Алла Калинина - Как ты ко мне добра…

Сначала Вета задумала перетащить к себе Ирку, она все снова и снова заводила разговоры об этом, даже маму пыталась уговорить, но сама Ирка отмалчивалась, вскидывала на Вету темные, изучающие, задумчивые глаза, пожимала худенькими плечами. И Вета наконец поняла — Ирка не переедет, не захочет.

«Но почему, почему, почему? — спрашивала она сама себя в сотый раз и сама себе отвечала: — Поздно».

Ирка выросла, она больше не нуждалась в Вете, она нуждалась в самостоятельности, там, дома, у нее была своя собственная, налаженная, ею устроенная жизнь. Мама больше не могла ей помешать, а она, Вета, — могла, с ней пришлось бы считаться, приспосабливаться к ее привычкам и настроениям, а этого Ирка не хотела, не могла сейчас себе позволить, слишком важный период начинался в ее жизни. И Вета отступила, она понимала, что Ирка права. Их отношения были бы неравноправными, неправомерными; ей, Вете, Ирка нужна была для собственного утешения, для радости, для чувства реальности мира, которое она начала терять за своими бедами, за своей неудавшейся учебой, несложившейся жизнью, но ведь у Ирки были свои задачи, свои проблемы, и вот она-то не нуждалась ни в Ветиных заботах, ни в Ветиных советах, ни в Ветиных будущих деньгах. Ирка давно уже была в их отношениях старшей, это она советовала, утешала, помогала, но посвящать этому всю свою жизнь — нет, этого она не хотела и вот молчала, хотя давно все для себя решила и только стеснялась сказать Вете.

Залететь вечером, как буря, с кульком апельсинов в руках, закружить Вету, натараторить, рассказать множество смешных, колких, веселых мелочей, раскидать по столу свои лекции, рисунки, новые книги, ахать, восхищаться и вдруг исчезнуть — вот что такое была теперь Ирка. А потом за ней возник и стал появляться с пугающим постоянством целый хвост поклонников. Одни поклонники исчезали, появлялись другие, но те, что получили отставку, еще колыхались некоторое время, звонили по ночам, дышали в трубку и даже иногда являлись поплакать у Веты на плече. И Вета утешала их и объясняла им, что Ирку нельзя принимать всерьез, что Ирка шутила, что Ирка никого не любит и замуж не собирается. За какие-то несколько месяцев главных претендентов сменилось три или четыре. Со всеми ними Ирка была весела, равнодушна, убийственно дружественна. Она совершенно не была кокетлива, но какие-то неведомые силы клокотали и вспыхивали в ней, сводя мальчишек с ума, и Вета наблюдала за всем этим буйством с нежностью, печалью и завистью. Она всего этого не знала, она была другая — угловатая, сонная, спокойная, а сейчас, в свои двадцать два, — почти старая. Ее обижало, что влюбленные мальчики совершенно не замечали ее, Вету, а разговаривали с ней и обращались так, словно она была Иркиной бабушкой, — заискивали, жаловались, пытались подольститься, но не видели, не замечали, что она молодая, красивая, одинокая, что она живая женщина, черт возьми! И только один, самый юный и прыщавый, заявившись к ней однажды в воскресенье, чтобы разыскать и наказать Ирку за ее вероломство, вдруг замер на пороге, покрылся пунцовым румянцем, захлопал глазами, затоптался, сжимая руками заячью шапку, и понес несусветную чепуху. И тогда Вета успокоилась. Слава богу, она еще жива, существует.

А тем временем подкрадывалась весна, и давно пора было браться за дипломную работу. Вета чувствовала, как она отстала, отвлеклась от дел. Она просмотрела свой лабораторный журнал и сразу увидела — работы еще много, все было сделано кое-как: не закончено, не додумано, все оборвано на полуслове. Идти на кафедру смертельно не хотелось, но надо было. И Вета скрепя сердце пошла.

Приборчик ее стоял на месте, бумаги не прибраны, посуда не мыта, Люба все еще не вышла на работу. По старой привычке Вета занялась кафедральным хозяйством, все приводила в порядок. Это было легче. Так не хотелось думать, ворочать заржавевшими мозгами, но время уже торопило ее, и она опять взялась за свои образцы. Уныло, однообразно потянулись недели. Медленно вступала в свои права весна. В конце марта Вета села писать и быстро-быстро, за две недели, все накатала, начертила графики и схемы, сама перепечатала и отнесла в переплет. Валентина Васильевна работу прочитала, решительно, с длинным росчерком подписала и вдруг разразилась гневной тирадой, неизвестно в чей адрес, о том, как зажимаются и не ценятся молодые таланты и бесцельно губятся старые кадры. Из этой тирады Вета поняла, что работа Валентине Васильевне понравилась, она и сама знала, что, по студенческим меркам, все сделала толково, хотя бы уж потому, что поставила перед собой пусть небольшую, но реальную задачу и эту задачу решила. Конечно, заслуга в этом в большей мере принадлежала «старым кадрам», то есть Валентине Васильевне, но и она, Вета, «молодой талант», тоже не подкачала.