Сергей Стешец: Кроме тебя одного

Кешка воспрянул духом и внутренне перестроился.

— Товарищ капитан! — обратился Алибеков к дежурному, все еще не отпуская рукава Кешкиного плаща. — Этот подлец фотографировал у нас в совхоз, брал много денег, давал квитанций и убегал!

— Вы кто будете? — строго спросил Аджиев.

— Сектретарь парткома совхоза «Кокдалинский».

— Это где?

— В Целиноградской области.

— Почему не Хабаровск? Совсем хорошо было бы! — усмехнулся капитан. — Если квитанцию выдавал — должны и фотографии быть.

— Они обманывал! Все квитанций недействительный. Пустой фотоаппарата щелкал — много денег брали.

— Товарищ капитан! Я никогда не был там. Я его впервой вижу! Перепутал он меня с кем-то! — закричал Кешка.

— Помолчи! — оборвал его Аджиев. — Как звали фотографов, номера паспортов, квитанции, удостоверение… И вообще: когда, что и почему?

Парторг растерялся.

— Три года назад приезжали вот этот сукин сын и другой. Этот Юра зовут, тот — Костя.

Кешка, отвернувшись, улыбнулся. Правильно — так они с Васькой представлялись для конспирации.

— Фамилий не знаю — паспорт их не видали. Они квитанций писали — думали честно.

— Покажите квитанцию.

Нету квитанция. Я не знал, что Жаксы его встречу.

— Как же вы, дорогой мой, облапошить себя позволили? У нас страна широкая, просто огромная страна — шестая часть суши. В нашей огромной стране Кость и Юр, как в Дагестане Магомедов. Понятно?

Парторг не знал — сколько Магомедов в Дагестане, поэтому капитан не убедил его.

— Но этот сукин сын я узнавал! — Алибеков дернул Кешку за рукав. — Признавайся: я узнавал тебя или нет?

— Да Кешка я, а не Юра! — Кешка посмотрел на парторга, как на недоразумение.

— Видишь, он — Кешка. Признавайся, Кешка, облапошил парторга?

— Впервой вижу, товарищ капитан! — Кешка ел Аджиева невинными глазами.

— Вы уверены, что это тот Юра, о котором вы говорите? — еще строже спросил капитан у Алибекова.

Парторг с недоверием и подозрением посмотрел на Кешку.

— Кажется, это он…

— «Кажется!» Уже кажется! — Аджиев по-кавказски вспыхивал мгновенно. Вскочил со стула, забегал по дежурке. — А вы хорошенько посмотрите! Может, не он?

— Похож, — пролепетал Алибеков и вконец растерялся.

— Я на Кикабидзе похож! А сижу здесь, песен не пою. — Капитан решительно оторвал Кешку от намертво вцепившегося в него парторга. — Гуляй, Кешка! Да не пей сегодня больше, не то — закрою!

Кешка не заставил себя долго уговаривать.

В этот день ему еще раз улыбнулась удача: по дороге в гастроном, куда вынужден был снова возвращаться, он встретил ингуша Ахмеда, который промышлял унтами, отстреливая для сырья бродячих собак. Сегодня Ахмед подстрелил огромного, но еще молодого пса и сказал Кешке, чтобы тот через час явился за тушей.

Бережно прижимая две бутылки бормотухи к бокам, Кешка помчался к котельной, чтобы взять саночки.

Степа изошел нетерпением, ожидая Кешку, и готов был разорвать его на части, но известие о собаке обрадовало его — он уважал фирменное блюдо Кешки. Корреспондент запретил пить вино и побежал домой за специями. Кешка с саночками отправился к Ахмеду.

— Нелюди! — сплюнул в сердцах Сашка. — А я себе пару голубков изловлю!

Кочегар вытащил из котельной лестницу и полез на чердак детского сада.

В тот вечер они попировали на славу. Пьяный и сытый Степа не пошел домой, а улегся на узкой раскладушке в обнимку с Кешкой. Сашка, будто и не пил вовсе, смотрел по телевизору эстрадный концерт, изредка поглядывал на своих собутыльников и ругался:

— Нехристи! Собак жрут! Тьфу!

Кешка проснулся от страшной жажды — от вермута и крепко наперченного мяса горело нутро. Он в один присест выпил литровую банку тепловатой воды и вышел на улицу по-малому.

Стояла глубокая весенняя ночь. Легкий морозец схватил лужицы тонкой корочкой льда, затвердела и хрустела под ногами грязь, и лишь неподалеку журчал ручей, набирая силу, утверждая необратимость смены времен года в природе. Поселок затих, заснул и светился только редкими огнями уличных фонарей. Крупные и чистые, словно вымытые в весеннем ручье, звезды пульсировали холодным светом в черном небе, но Кешке было не до них. От тупой обложной боли раскалывалась голова, казалось, что она сейчас вскроется изнутри, как лед на реке в апрельский день. К тому же пакостно, как после сосания насвая, было во рту. И тошнило. Засунув два пальца в рот, Кешка вызвал рвоту и вылил на шлаковую горку выпитую перед этим воду. Стало легче лишь на минуту. И опять запекла изжога. Без соды тут никак не обойтись, а у них с Сашкой ее ни щепотки.