ПИТИГРИЛЛИ - КОКАИН

Момент, ужасный момент, которому, кажется, нет и конца. Голоза летит, описывая в воздухе полукруг и падает в корзину.

Правосудие торжествует.

Нам, журналистам, позволяют приблизиться. Тело кладут в гроб, выложенный ельником; но голова, как будто, живет еще, глаза не закрыты, высунутый язык слегка вздрагивает, а изо рта течет небольшая струйка кровянистой слюны. Один из помощников хватает ее за волосы и тоже бросает в гроб, который на простой телеге направляется в сторону физиологического института.

Площадь озаряется первыми лучами солнца; солдаты уходят, в то время, как палач с помощниками разбирает машину.

В физиологическом институте, куда мы тоже направились, нас уверяли, что сердце еше билось и что на сетчатке отражалась жизнь. О, безжалостные человеческие законы, о, ученые юристы, неужели…

Но статья Тито Арнауди не могла еще заполнить две колонны, поэтому он дополнил ее разными комментариями в духе Толстого о праве убивать и судить; но так как и этого не хватало, то он сделал вступление по поводу возникновения гильотины.

Потом вспомнил последние слова Людовика XVI, который воскликнул Francais, je meurs innocent-de tout; припомнил слова Марии Антуанетты, обращенные к палачу, на грубость которого она сказала: «Pardon, monsieue!», раccказал о том, как Елизавета, сестра Людовика XVI, стыдливо просила закрыть ей шею, после того, как палач, бросив ее под нож гильотины, обнажил ее; вспомнил о том, как дрожавший под ноябрьским дождем, Байли сказал, что дрожит он от холода, но не от страха. Потом прошел еще целый ряд исторических лиц вроде Шарлотты Кордэ, Дантона, Демулена и многих других…

Но так как и теперь не было еще полных двух столбцов, то Тито раccказал всю историю Мариуса Ампози прихватив попутно Ямайку с ее знаменитым ромом… Погом обяснил действие гильотины, ее достоинства и недостатки. И, наконец,

поведал о том, как только ему одному удалось попасть в камеру осужденного за несколько часов до казни.

– Почему вы убивали всех этих женщин? – спросил я Мариуса.

– Они быля противны, – ответнл спокойво убийца. – Если дозволено убить человека, который покушается на твою жизнь, или воспользовался твоей женой, или ворвался к тебе в дом, чтобы обворовать тебя, почему нельзя убить того, кто тебе антипатичен? Разве это недостаточно сильный аргумент?

Когда же ему показалось, что и этого еще недостаточно, Тито расписал убийцу и во всех деталях:

– Я не виновен! Клянусь перед Богом и людьми, что я не убил двадцать семь учительниц.

Однако эта фраза показалась ему слишком сентиментальной: Тито зачеркнул ее и написал:

– Я убил двадцать семь учительниц и доволен этим. Если бы я должен был снова родиться на свет, то продолжал бы свое дело.

Перечитал и понял что, вложив в уста казненного подобные слова, он должен был бы переделать отдельные места своей статьи, так как нечто подобное могло вызвать перед казнью справедливый крик возмущения толпы, что не соответствовало общему тону отчета, поэтому вычеркнул и это и написал:

– Мама, мама, спаси меня!

Но голова упала в корзину, потому что мать была на Ямайке и не слышала его слов.

Часы Тито показывалн шесть. Он заполнил тридцать страничек.

Не перечитывал больше. Запечатал в конверт и надписал: Спешно. Типография,- и позвоншл.

– Пошлите это сейчас же в редакцию; если понадобится, с такси.

Не успел еще лакей уйти, как Тито бросился в постель и скинул сандалии. Простыни были еще теплые.

Шесть часов спустя телефон разбудил его.

– Да Это я, – произнес, зевая, Тито.

– Несчастяый! Это я – ваш директор.

– О здравствуйте, господин директор.

– Вы губите газету. Казнь эгого несчастного вовсе не состоялась.

– Хорошо, директор.

– В последний момент его помиловали.

– Очень хорошо директор.

– Как? А ваш отчет…

– Его можно и не печатать.

– Но ведь у нас на первой страшще.

– Можно вынуть.

– Уже четыре часа, как газета продается на улицах Парижа.

– Ах, так? А который час?

– Двенадцать.

– Странно. А что за беда? Президент помиловал его в три часа утра? Неужели у президента нет другого дела в три часа утря? В конце концов мы совершенно чисты и перед нашей совестью, и перед читателями. Наш долг, как журналистов, мы выполнили до мелочей; неужели из-за глупого помилования мы должны лишить наших читателей такого интересного отчета? Согласно современным законам о наказаниех, исполнение приговора должно служить предостерегающим примером: нашим раccказом о том, как все это должно произойти, мы выполнили долг журналистов, сознающих свои обязанности перед читающей публикой.