Исмаил Шихлы - Антология современной азербайджанской литературы. Проза

Хозяин такого сада не должен сидеть без денег. Вон у них и кур бессчетное количество. А раз хлев, значит, и корова есть, а может, и буйволица, овцы… Не бедняки, одним словом.

Молодая хозяйка поставила перед Агарагимом табуретку, накрытую чистой салфеткой. Принесла чай в армуду.

Ни разу даже краешком глаза не взглянула она на гостя. Зато он успел рассмотреть ее — и диву давался, что в деревне с названием Алпоуд может жить такая красавица. Губы — как спелая вишня, глаза ясные, чистые. Быстрые движения, высокая грудь…

Присев на корточки возле веранды, молодая женщина стала ощипывать петушков. Агарагим искоса поглядывал на нее.

И эта красотка — жена Биннета? И чего ради она вышла за такого плюгаша?

Стоя возле «Жигулей», девчушка ныла, выпрашивая что-то. Женщина оставила работу, подошла к ребенку и осторожно отворила дверцу. Девочка мигом сунулась в машину и вскарабкалась на переднее сиденье. Агарагим разозлился: «Надо же! Как своим добром распоряжаются!»

К чаю он не притронулся. Томясь бездельем, встал, подошел к «Жигулям». Взглянуть не на машину, на нее глядеть было нечего. На девочку. В машине было жарко, но девочка сидела смирно, замерев с куклой в руках. Она была похожа на отца, особенно глаза — огромные, как черешни. Короткие кудрявые волосы вились у нее мелко, как у новорожденного ягненка. А кукла… Кукла была необыкновенная — Агарагим отродясь таких не видал. Тряпочная голова надета была на палочку, на круглом лице нарисованы нос, рот, глаза… Плеч у куклы не было, на их месте были приделаны пышные рукава. Платье сшито было из нарядной гофрированной ткани, и Агарагим почему-то подумал, что эту смешную куклу смастерила красивая женщина с красными, как спелая вишня, губами.

— Ты откуда сам-то, сынок?

Агарагим вздрогнул и обернулся. За спиной у него, тяжело переводя дух, стояла толстая женщина.

— Я бакинец.

— Служишь там?

— Преподаю в строительном институте… Физику.

— И слава богу! — Видимо, женщине тяжело было стоять. Упираясь руками, она опустилась на траву. — Мать, отец есть?

— Нет, только старший брат.

— Тоже служит?

— Да, — ответил Агарагим и почувствовал, что сказал мало, пусть не думают, что он сирота какой-нибудь. — Высокий пост занимает, — прибавил Агарагим.

— Дай бог еще выше подняться!

Агарагим понимал, что хозяйка пытается завести разговор, хочет сказать что-то ему — иначе не притащилась бы на другой конец двора, едва передвигая ноги.

— Женатый, сынок?

— Да. И дочка есть… Пять лет…

Женщина поглядела на «Жигули», вздохнула.

— Чтоб у него руки отсохли!.. — Она покачала головой. — И что за невезучий парень! Как родился — одни только беды. До десяти лет всеми болезнями переболел, всеми!.. Говорили, не выживет — выжил… А толку? Вон какой получился. Наказал бог… У других дети выучатся, на должность поступают. Этому и ученье-то никак не давалось. И то сказать, отца нет, чтоб палкой к ученью приохотить, раз сам не желает. Пять годочков ему было, погиб наш кормилец. Отару перегонял… А я что ж… В совхозе работала — не в совхозе, тогда еще колхоз был, — уйдешь утром, вернешься затемно…

Агарагим спросил — и чего взбрело на ум? — сколько Биннету лет.

— Ему-то?.. Стало быть, так… — вслух начала подсчитывать старуха. — Старшему моему, Эфенди, сорок исполнилось. Дочка младше его — в соседнее село замуж выдана, четверо детей уже, — она, стало быть, на три годочка моложе. А Биннет через три года после нее родился.

Получалось, что Биннету тридцать пять лет. «Всего на три года младше меня, — подумал Агарагим, — а зовет дядей. Плюгавый, щупленький — маленькая собачка до веку щенок».

Женщина вздохнула, обратив лицо к небу. Агарагим подумал, что ее затянутый пленкой глаз ничего не видит и что, наверное, второй глаз постигнет та же участь.

— Уж натерпелась я, пока их вырастила… Теперь-то на пенсии, двадцать три рубля получаю… Да хоть бы и не получала… Много ли мне надо? Эфенди в совхозе трактористом работает, свой дом, мать не оставляет, возьми всевышний от моей жизни да ему прибавь! И на дочку жаловаться грех. А вот этот… — Уголком косынки женщина вытерла слезу, скатившуюся из здорового глаза. — Ноги-то у меня, видишь… Ревматизм замучил… И он, несчастный, век мой укорачивает…

У Агарагима не было ни малейшего желания выслушивать ее жалобы. Зная себя, он боялся смягчиться, пожалеть парня. Раздраженно взглянув на часы, он хотел отойти, но женщина, почувствовав его намерение, шмыгнула носом и снова заговорила: