Исмаил Шихлы - Антология современной азербайджанской литературы. Проза

Невестки слушали молча, смотрели в землю — рядом сидел Гурбан.

— Слышите, что говорю?

— Слышим, отец.

— Ну и ладно. А сейчас ставьте самовар — гость-то у нас какой!

Гость почему-то молчал. Он сидел на краю тахты, сдвинув на глаза фуражку с красной звездочкой на околыше, и курил, углубленный в свои мысли. Исфендияр смотрел на густые, медленно рассеивающиеся клубы дыма и вспоминал, как все это случилось…

Селим сидел в переднем углу, у стены, пестро разукрашенной вышивками и картинками. Он курил, облокотившись на маленький столик. На кроватях, на подоконниках и просто на покрытом кошмой полу сидело множество гостей: женщины, ребятишки — все они не отрывали глаз от солдата.

Когда Исфендияр и сопровождающие его невестки и внуки вошли в комнату, все поднялись с мест. Встал и Селим. Исфендияр видел его словно в тумане — сердце стискивала нестерпимая боль, в голове мутилось…

Он стоял в дверях, глядел на невысокого, широкоплечего солдата и чувствовал, что сейчас упадет… Что он говорил Селиму, что тот ему отвечал — этого Исфендияр не помнит. Ему подали табуретку.

— Садитесь, дядя Исфендияр, садитесь! — настойчиво повторял женский голос над самым его ухом… Скорей всего, это была Беневша… Исфендияр сел. Смотреть на Селима он не мог. Вообще-то, если уж говорить по совести, Селим кузнецу никогда не нравился. «Пустой парень, болтун», — ничего другого Исфендияр не мог бы сказать о Селиме. Но то было до войны… Сейчас перед ним был совсем другой человек. Еще в дверях, мельком глянув на Селима, старик поразился: вместо развязного, нагловатого парня, который всегда был ему не по душе, перед Исфендияром стоял ладный, подтянутый солдат — ни дать ни взять его Бахман!

Женщины наперебой расспрашивали о чем-то Селима, тот отвечал, но Исфендияр не мог разобрать ни единого слова, все сливалось в многоголосый, ровный гул… Он уловил только одно: Хаджи уехал за лекарством — пробираясь болотом, Селим сбил повязку, рана открылась, и фельдшер, вскочив на чьего-то коня, поскакал на станцию. Женщины хотели сами перевязать рану, но Селим не дает, ждет фельдшера… Больше Исфендияру ничего не удалось расслышать…

И вдруг среди монотонного гудения голосов кто-то громко назвал его имя: Милли, почтальонша. Она смотрела на Исфендияра с какой-то неприятной откровенностью, глаза у нее странно поблескивали — первый раз Исфендияр видел у Милли такие глаза.

— Что тебе, дочка?

Касаясь сидящих на полу голыми, исцарапанными о колючки ногами, девушка протискалась к Исфендияру и, присев рядом, боком привалилась к старику.

Это ему не понравилось.

— Келагаем от меня не откупишься, дядя Исфендияр! — Милли захихикала.

— Чего же ты хочешь?

— Шелковое платье!

— Ладно, куплю.

— А чего это ты такой мрачный? — развязно продолжала Милли. — А, дядя Исфендияр? Чего хмуришься? Селим тебе такое известие привез!..

Сердце у Исфендияра сжалось и замерло, стиснутое болью.

— Какое… известие?.. — Исфендияр с трудом выдавил из себя эти слова, хотя они прозвучали почти спокойно.

— Такое известие! Живы, говорит, твои ребята! Слыхал?

Она заглянула ему в лицо, обдав резким винным запахом. Вот оно что! Исфендияр не раз уже слышал, что женщины начали пить. Получит солдатка «черное письмо», складываются и посылают Хайру на станцию. Потом пьют тайком — «горе облегчают». Поговаривали, что и Милли нередко подносят стаканчик — вместо муштулука. Он-то не верил: не пойдут, мол, наши женщины на такое. Вот и сейчас: уж на что от Милли вином несет — никакого сомнения, а ему не верится… Правда, не до того ему сейчас, дай бог на табуретке удержаться…

— Я знал, — чужим голосом прохрипел Исфендияр, обеими руками вцепившись в края табуретки. — Сердце чуяло… Когда же он видел парней-то моих? Дочка, ты приходи ко мне в дом, бери, что по нраву придется: тряпки там какие или что!.. А платье шелковое — само собой! Куплю! Все куплю! Корову продам, коли надо! Как невесту тебя разряжу! Где ж он их видел-то?..

— Да ты что, не слышишь? Слушай!

В ушах стоял шум: размеренно, словно волна о берег, кровь била в виски. Старик прижал ладони к лицу, смежил веки, стараясь понять, вникнуть в смысл того, что говорит о его сыновьях Селим…

— Кузнецами они оба — и Рахман, и Бахман… Лошадей куют. Маршалу Буденному коня ковали…

Старик отнял руки от лица, обернулся к Селиму, но не увидел ничего, кроме густых клубов дыма…

— Везет дяде Исфендияру! Самому Буденному сыновья коня куют!