Олег Нестеров - Небесный Стокгольм

– «Частная жизнь Александра Сергеевича». Или «Пушкин в Одессе».

– У нас в кино все исторические герои либо из бронзы, либо из патоки, – пояснила Белка. – Вот и возникла идея снять по-другому, сделать хотя бы из Пушкина Пушкина. Пусть радуется, как человек, пусть страдает, пусть просто живет. А то ведь его в такое ходульное существо превратили, не человек, а носитель идей. Ходит, декламирует свои мысли направо-налево.

– А у вас, значит, он будет просто пить-гулять в Одессе? – Антона этот проект, похоже, не очень вдохновил. – Шаланды, полные кефали?

Всеволод сидел хмурый и был углублен в свои мысли. Видимо, ему не очень было понятно, куда его притащила Белка и почему он вообще должен каким-то молокососам что-либо объяснять.

– Нам не икона нужна, – сказал он наконец. – И не мумия. Вон там на бульваре стоит мужик. Видел? Голову другую подставил – и на тебе, не Гоголь, а Чернышевский какой-нибудь. А Гоголь – вот он какой.

Он кивнул на сутулую фигуру поэта, когда-то перенесенную сюда во дворик подальше от сталинских глаз, дважды в день наблюдавших страдания гения из окна своего бронированного автомобиля.

– Нужно, чтобы зритель ощутил Пушкина как человека. – Белке было важно все как следует им объяснить. – Ведь вся его неуемность и в поэзию шла, и в политику, и в любовные страсти. Он так жил. Булат его хорошо чувствует и многое о нем знает. Сценарий уже одобрен членами Пушкинской комиссии Академии наук.

– И когда вы запускаетесь? – поинтересовался Антон. – Как я понимаю, ты будешь редактором на картине? Или ты… просто помогаешь?

– Скоро уже. – Белка подробности решила опустить. – У нас в кино новый виток оттепели. На фестивале «Войну и мир» покажут.

– А кто снимал?

– Там темная история. Собирался Пырьев ставить, когда еще «Мосфильмом» командовал. А его не очень любили наверху, давно хотели убрать, только повода не было. Почувствовали, что после «Войны и мира» его вообще не сковырнешь, хорошо ведь снимет. И выдвинули кандидатуру Бондарчука. В итоге дали картину двоим.

– Это как? – не понял Петя.

– Каждый должен был снять по несколько эпизодов. А потом комиссия Минкульта с Фурцевой собиралась выбрать победителя. Но Пырьев в итоге отказался.

– Испугался?

– У него все в жизни из-за баб, – вздохнула Белка. – И хорошее, и плохое.

Бородатый режиссер вдруг встал и молча куда-то ушел.

Белка занервничала.

– Ну так чего там с Пырьевым-то? – напомнил Петя.

– Актрису молодую полюбил, даже в Ялту возил репетировать, Наташу Ростову. А она в итоге соскочила. Вот он и плюнул на все, интерес потерял. А тут еще наши деятели написали коллективное письмо – мол, после идиотской постановки «Войны и мира» в США мы должны сделать не просто хороший фильм, а событие международного значения. В итоге на Бондарчуке все и сошлось, он запустился.

– А кто будет князем Болконским?

– Хотели Стриженова, но он уперся – ни в какую. Все киношное начальство собралось в кабинете у Фурцевой, его вызвали на ковер – предлагали все что угодно, только снимись. А он им ручкой помахал. «Хочу, – говорит, – в театре играть». Потом Бондарчук долго Смоктуновского уговаривал, но у того Гамлет с Козинцевым предстоял, нужно было решать: либо-либо. В итоге Смоктуновский позвонил ему ночью и говорит: «Если дашь Пьера Безухова сыграть, приеду завтра же». А Бондарчук сам уже себя на эту роль наметил, хотя изначально хотел снимать Юрия Власова.

– Белка, ну хватит уже трещать! – Антон поморщился. – Власов – штангист.

– Из них, наверное, самые лучшие Пьеры Безуховы, – заметил Кира.

– Слушайте, я могу вообще не рассказывать. У меня вон человек куда-то запропастился.

– Трешку, наверное, нашел в кармане, вот и отвалил. – Антону бородач внезапно стал нравиться. – Беги к винному.

– Ну а кто князем-то стал? – не понял Петя.

– Тихонов. Только, говорят, не получилось у него ничего. Бондарчук его ломал на площадке, как мальчишку. В итоге тот поклялся, что ни в одном фильме больше не снимется.

Вернулся бородатый Всеволод. Принес батон, килек в бумажном пакете, пучок зеленого лука со сломанными стрелками и две бутылки «Московской-особой».

– Ну что, есть повод, – угрюмо сказал он, бережно разложив все на скамейке и достав из кармана стакан. – Человек родился.

Гоголь их не то чтобы не одобрял, но и не поддерживал. Ему явно было что им сказать, но он упорно молчал, и все их разговоры в его присутствии в какой-то момент показались нелепыми и пустыми.