Эрик Шевийар - Краба видная туманность

Собраться, сосредоточиться — сведенный таким образом к самому себе, сплавив воедино все тенденции, Краб как персонаж сможет наконец развить свою личность и появиться днем таким, каков он ночью, свернувшийся в клубок под одеялом с навеянной снами навязчивой идеей в голове. В отличие от всех, он будет самим собою. Краб специализируется. Он избавляется от того, что с кем-то разделяет. Одним махом отказывается от того, что не может не привнести своих особенностей. Вы больше не вытянете из него ничего, что не имеет отношения к его специальности, ни слова, ни жеста; отныне Краб более не пустится в приключения вне строго очерченных рамок своей специальности. Внутри же оных он неотвратимо прогрессирует. Он быстро сумел достичь уровня лучших специалистов по его специальности, на какой-то момент они почувствовали локоть друг друга и сплотили вокруг себя примерно поровну сторонников и учеников, потом Краб всех превзошел и ушел в отрыв, он оставил их далеко позади, бесспорный мастер, эталон в своей области, одинокий лидер, колющее острие утончающейся иглы, вновь специализирующийся прямо в лоне специализации в специальности, пронизывающий толщу вещей, все более утонченный, все более дотошный и точный, естественно, обязанный проявлять интерес к тем дисциплинам, которые граничат с его специальностью и, в общем и целом, принадлежат ей, рамки каковой он непрестанно эффективно раздвигает, и которые, если как следует приглядеться, оказываются тесно связанными с самыми разнообразными областями, так что Краб сплошь и рядом занимает свою правую руку одной работой, препоручая левой нечто совсем иное, потом, поскольку этого вскоре уже не достает, чтобы покрыть все расширяющееся поле его специальности, Краб делится, разделенный множится, преумноженный распространяется, распространившийся рассеивается: вся орава бесследно исчезает в природе.

Еще одно новое искусство: Краб своими десятью пальцами ваяет пламя. Удивительнее всего, что до него никто до этого не додумался, а ведь огонь — идеальный материал для скульптуры, одновременно податливый и стойкий, бесконечно пластичный, он, словно музыка, принимает подсказываемую ему ладонью форму, подчиняется малейшим изгибам кисти, вторит каждому движению руки, сгибается вместе с торсом, следует неуловимым жестам скульптора, подражает каждой позе его тела, колышется, когда колышется бедро, сгибается, когда сгибается колено, он не гнушается внеурочной работой, никаких затрат на мастерскую или натурщиков, он дается в руки первому встречному. Но прежде всего — просто смотрите и восхищайтесь: вот статуя Краба в полный рост его собственной работы, можете ее коснуться, это, пожалуй, наилучший — и самый быстрый — способ обучения; итак, как и Краб, с ним соприкоснувшись, вы станете мастером искусства пламени, которое охватит вскоре все музеи, ежели не восторжествует сначала на улице — и окончательно.

Краб бьется сам с собою об заклад, что сможет сплести из паутины достойную паука сеть, изучает для этого самые продвинутые учебники по кружевному делу, раздобывает самый что ни на есть тонкий шелк, вооружается, как и подобает, иглами, веретенцами, миниатюрными станочками, пяльцами, бархатными тамбурными подушечками, упражняет пальцы в сложностях ренессансных кружев, кружев венецианских и алансонских, все готово, принимается за дело, и после тысячи часов работы, после множества прекрасных летних вечеров, проведенных за нитью у себя в комнате, с натруженными глазами и ломотою в спине, в нежнейшее кружевное чудо, которое он с гордостью подвесил к потолочной балке, в безукоризненную паутину, достойную брюшка искуснейшей паучихи, с налету бросается огромная навозная муха, запутывается в ней, все разрушая.

Стоит только где-нибудь возникнуть очереди, как Краб, понятия не имея, в чем дело, спешит занять ее и наравне со всеми запасается терпением — причем не из праздного любопытства, не из желания узнать, куда она ведет, — на это ему наплевать, — да и не в надежде воспользоваться удачным случаем или поприсутствовать в числе первых на привлекающем толпу зрелище, это его не интересует. Впрочем, когда медленное общее продвижение приближает его к цели — зачастую к окошечку или двери, — Краб бросает свое место и вновь отправляется в хвост, а когда очередь рассасывается, устремляется на поиски следующей — по счастью, за ними в городе дело не станет, — к которой и пристраивается или присоединяется, которую удлиняет уже одним своим присутствием. Но действует он так вовсе не из вредности, не для того, чтобы обескуражить вновь прибывших — почему ему всегда приписывают самые гнусные побуждения? — и тем более не для того, чтобы несмотря ни на что причаститься к людской общности; объяснение куда проще: поскольку, с одной стороны, вся его жизнь проходит в ожидании, а, с другой, чего он ждет, Крабу неведомо, он полагает как минимум последовательным набраться терпения там, где этому способствуют обстоятельства, по необходимости замереть, застыть, как и другие, в позе ожидания — нормальное в данном случае положение, — благодаря чему ему к тому же удается привлечь свое тело к передрягам духа и реально, физически, даже активно прожить некоторым образом эту безнадежную, безысходную, призванную тянуться без конца ситуацию.