Эрик Шевийар - Краба видная туманность

— Ну да, это, как всегда, выпадает на мою долю, — говорит и впрямь удрученный Краб, ежась под дождем. Но ему ни разу не выпало ни шанса. Если попытаться определить личность Краба в совокупности ее тенденций через одну главную, самую характерную черту, придется забыть и о его опасной неустойчивости, и о пугающем уродстве, ностальгическом злопамятстве, непроходимой глупости, безапелляционной ясности ума, этической и физической цельности, правильной красоте его черт, дабы сделать упор на невезении — длительном, неистовом, как по будням, так и в выходные, ведь именно его всякий раз сковывает стужа, опаляет огонь, и если в этом мире найдется кто-то, кому туман застит все вокруг, кто не перестанет страдать от жажды и в пустыне, вы можете дать голову на отсечение, что это именно Краб, это лицо Краба бороздят с течением времени морщины, притупляются его способности, и тот, кто со дня на день умрет, — вы увидите, это опять он, опять Краб, обделенный судьбою до самого конца, в последний раз ставший жертвой своего невезения.

Вы только на него поглядите: Краб замечает на улице слепого — любопытство, восхищение, он невольно провожает взглядом нерешительные шаги калеки, поворачивает вслед ему голову, налетает со всего размаха на стену и вверх тормашками летит в мусорный бак.

Или еще: Краб пытается вытащить из бумажного пакетика лейкопластырь. Надорвать пакетик никак не удается. Он нервничает, но все без толку. Пытается надкусить бумагу — тщетно. С рвением принимается за дело, вооружившись подручными средствами, и режет себе палец маникюрными ножницами. Наконец преуспевает в борьбе с лейкопластырем, каковой и налепляет на кровоточащую на пальце ранку.

Постоянно нагруженный пакетами, полными под завязку картонками, разваливающимися стопками, неподъемными подносами, на которых позвякивают стаканы, Краб просто вынужден протягивать в знак приветствия ногу. И надо же, попадаются такие, которые его ногой пренебрегают. И вот, Краб находится прямо перед ними, в неудобном положении, с протянутой, чтобы пожать им руку, ногой, а они не отвечают на приветствие. Некоторые даже отшатываются и подчеркнуто норовят его избежать. До чего невежливо.

Действительно, манеры и ответная реакция Краба то и дело приводят окружающих в замешательство. Он смеется, когда следовало бы плакать, когда даже вопль не показался бы неуместным. В жару — дрожит и кутается, ест, когда испытывает жажду. Сердится, если его хвалят, принимает близко к сердцу, взвинченный как блоха. Когда его обнимают, он отбивается руками и ногами. Всегда найдет ласковое слово тому, кто на него нападает, его бьет, грабит. Диета вызывает у него рвоту. Развлечения — скуку. На солнце он бледнеет. От музыки тяжелеет, танцуя, самым натуральным образом набирает несколько килограммов. Он смолкает, как только его начинают расспрашивать. С ностальгией мечтает о самых тяжких мгновениях своей жизни. Приятные воспоминания ему на редкость мучительны. Быстрее всего он бежит, когда на ходу засыпает. В какой бы стране ни находился, без малейшего акцента говорит на языке антиподов. Темнота и тишина нарушают его сон. Стоит послушать, как он подражает пронзительному крику попугая. Со временем его волосы темнеют. Мыло распухает в руках. Охотнее и к тому же чище всего он моется, прочищая мотор.

Но отсюда не следует делать вывод об извращенности Краба. Нет, дело не в этом, в нем нет ни грана злобы, ничего от духа противоречия, его дурные рефлексы проистекают единственно из нервного расстройства, для лечения которого потребуется длительная госпитализация, полная неподвижность на протяжении нескольких месяцев, две мучительные трепанации и принудительный курс химиотерапии, сопровождаемый болезненными вторичными симптомами. Краб заранее все это предвкушает.

Краб выдерживает свою ноту — едва проснувшись с утра и до позднего вечера он тянет и тянет ее, это непереносимо. Соседи сходят с ума: одна и та же, единственная нота, не фальшивая и не пронзительная, а повторяющаяся, хотя и с паузами разной длины, промежутки между двумя соседними звучаниями предугадать невозможно, протекает то несколько минут, то часов. Краб два-три раза испускает свою ноту, на мгновение останавливается, вновь подхватывает ее и снова молчит, теперь довольно долго. Впрочем, именно это и сводите ума. Невольно начинаешь ждать, когда же наконец кончится очередной период зловещего безмолвия. То и дело ловишь себя на том, что и сам пытаешься насвистывать его ноту. На самом деле, от нее не может отделаться весь квартал. С первых проблесков рассвета и до сумерек в каждом доме кто-то да насвистывает ноту Краба — а тот уже несколько лет здесь не живет, вполне может статься, что его уже нет в живых, ну да, очень даже вероятно.