Пётр Самотарж - Одиночество зверя

— Зачем? — не понял Зарубин очевидных замыслов своего визави.

— Я хочу занять ваше место, если люди окажут мне доверие, — ответил тот с прежним выражением лица.

— Вы имеете право принять участие в выборах на следующем съезде, — с трудом выдавил из себя ошарашенный и сбитый с толку функционер, — если вступите в партию и получите поддержку областной организации.

— Такой вариант меня не устраивает. Ротацию следует произвести немедленно.

— Что за спешка? — возмутился Зарубин, начиная понимать, что его собеседник вовсе не создан для игры в поддавки.

— Вы только что проиграли президентские выборы. В ситуации, когда для победы требовалась только решимость, желание и способность взять власть. Без революций и переворотов, совершенно в рамках действующего законодательства. Но вы струсили.

— Я не струсил! Попробуйте сами протаранить эту махину, тогда и высказывайте свои умные замечания!

— Я попробую. Но вы мне только помешаете. Вы проиграли и обвиняете в этом кого угодно, кроме самого себя. А мне нужны люди, честные перед самими собой и перед своими товарищами, готовые отвечать за свою работу.

— Вам нужны? — никак не мог понять Зарубин, мысливший себя работодателем перспективного и политически молодого генерала. — Вы кем себя воображаете?

— Во всяком случае, не марионеткой и не комнатной собачкой, — сухо пояснил Покровский, пришедший на встречу исключительно ради удовольствия вытереть ноги о человека, которого презирал.

Зарубин вывалился из кабинета разъярённым и запретил помощникам раз и навсегда упоминать имя заслуженного хама, а его собеседник вернулся в свой импровизированный штаб, который тогда ещё располагался в его собственной квартире.

Настойчивость либерал-демократов в попытках общения с многообещающим кандидатом и вовсе столкнулась с глухим неприятием и завесой молчания. Их лидер, чью должность в партии за пределами оной практически никто не знал, Аркадий Аркадьевич Орлов, способный разговаривать долго, многопланово и беспредметно, а когда нужно — кратко и в полном соответствии с запросами большинства избирателей по итогам последних исследований или в поддержку и даже предвосхищая шаги президентской администрации, в конце концов позвонил сам и изрядно раздражил этим Покровского.

— Хочешь меня замазать? — рявкнул он в трубку. — Не выйдет! Я тебя сам размажу — так, что родная мама не узнает!

Выкрикнув наболевшее, Покровский брякнул трубку на телефон, едва не разбив его, и предсказал окружавшим его соратникам завтрашнюю новость в газетах и на телевидении о его попытках связаться с Орловым. Предсказание подтвердилось полностью, и уже на следующий день корреспондент местного телевидения задавал генералу вопросы о причинах его контактов с либерал-демократами. Ничтоже сумняшеся и презрев этикет, Покровский повторил во всех цветастых подробностях свой телефонный монолог, даже слегка приукрасив его в рекламных целях, и объяснил, что считает своей целью не скандал и прихватизацию люмпенских голосов, а победу на выборах.

На первых порах он на собственные средства напечатал тысячу листовок и собрал в своей команде два десятка активистов-добровольцев, которые быстро раздали листовки в разных районах города и оповестили жителей о наступлении новой исторической эпохи. Затем генерал по-хозяйски позвонил нескольким предпринимателям, не сумевшим правильно выстроить отношения с действующей областной администрацией, и предложил им не делать новых глупостей. Крупнейшим из обездоленных оказался некий Константин Авдонин, проговоривший с Покровским битый час, в основном на отвлечённые темы. Ничего не ответив на сходу сделанное заявление генерала, бизнесмен незаметно вывел собеседование на разговор о музыке, литературе и живописи. Кандидат в политики проявил твердую приверженность классике XIX века, но мимоходом всё же выдал свою осведомленность о существовании Скрябина, Ходасевича и Шагала и высказал суждения об использовании света в музыке, поисках новых рифм в поэзии и общности цветового решения полотен художников раннего советского авангарда, ещё не напоровшегося на противодействие власти. В своих высказываниях Покровский практически не употреблял сколько-нибудь профессиональных терминов и убедил Авдонина в своём авторстве, хотя, уйдя с военной службы, генерал много читал и запоминал. А ещё ходил по музеям и концертным залам — пытался взглянуть на мир глазами интеллигенции, разрушившей Советский Союз. Тем не менее, собственное отношение к искусству у него действительно сложилось, и в телефонном разговоре с Авдониным он высказал именно его, не пытаясь угадать взгляд, который бы мог понравиться контрагенту больше.