Пётр Самотарж - Одиночество зверя

— Ты не имел права их обвинять, — говорила на сей раз Марина, когда-то отчаявшаяся и разуверившаяся, — раз не можешь уличить с бесспорной достоверностью.

— Я не могу их уличить. Я не могу пробраться на Лубянку и найти в каком-нибудь сейфе их согласие на сотрудничество и расписки в получении денег. Чтобы суметь такое, самому нужно состоять там на службе. Я не могу ничего доказать с печатями и подписями, но я предлагаю исходить из простой логики, и никто до сих пор не указал на ошибку в моих расчётах. Мы не можем продолжать так дальше, нас в конечном итоге всех арестуют.

— Если арестуют всех, твоя логика рассыпется в прах.

— С какой стати?

— Потому что станет ясно, что предателя не было.

— Ты прекрасно меня поняла, не надо уловок.

— Твоя ненависть тебя сгложет.

— Наоборот, она заставляет меня жить дальше. Я никогда не сдамся, и они никогда меня не обманут.

Появление Горбачёва Ладнов воспринял как попытку масштабного политического мошенничества, в своих статьях требовал от нового генсека реальных действий по преодолению коррупции, беззакония и развала государственной экономики, выходил на демонстрации с карикатурами на коварного властителя дум, его несколько раз арестовывали, в конечном итоге предложили выбрать между отъездом и реальной отсидкой.

— Вы меня лагерем пугаете? — искренне возмутился Ладнов в кабинете куратора. — С чего вы взяли, что я вас боюсь?

— О жене подумайте, — назидательно ответил тот.

— Ваши советы относительно семейной жизни мне совершенно не нужны. Мы с женой отлично понимаем друг друга, она знает меня и верит. Можете что угодно наврать ей про меня, она не воспримет вас всерьёз.

— Зачем же врать? Мы просто честно ей сообщим: выбирая между принципом и семьёй, вы не сочли её достаточно важной.

— Формулируйте, как хотите. Уверен, опыт у вас большой. Правда от ваших ухищрений не пострадает.

Ладнова арестовали в восемьдесят пятом, за шесть месяцев до рождения первенца. Нагрянули к ним с обыском поздно вечером, изъяли литературу и увели с собой главу семьи. Беременная Марина стояла с передачами в тюремных очередях, повторяла про себя «Реквием» Ахматовой и ждала возвращения мужа домой. Ей разрешили свидание, она говорила о бытовых пустяках, умолчала про будущего ребёнка и только часто повторяла, чтобы он за неё не волновался.

— Тебе тяжело, — сказал Ладнов. — Но ты не тушуйся. Я им не дамся — зубы себе обломают. Не те времена.

— Я тебя дождусь. Они нас не разлучат, ты не переживай.

Он сидел в пермской политической зоне, о суде над ним сообщали западные радиостанции и диссидентская пресса, Марина выступила на пресс-конференции в британском посольстве с ребёнком на руках, долго отвечала на вопросы о Ладнове, её отношениях с ним и об их будущем.

— Я жду его всегда. Каждый день оставляю ключ у соседей и записываю на магнитофон лепет сына, чтобы отец мог его послушать потом, когда вернётся.

— Вы намерены отправить Горбачёву прошение о помиловании?

— Нет. Помиловать можно только виновного. Незаконно осуждённого следует освободить и реабилитировать.

Ладнов читал её письма, разглядывал фотографии маленького сына и думал, какой выбор он бы сделал, зная о грядущем пополнении семейства. Прежние представления о главном и второстепенном стремительно перемешались, и теперь страшненький глазастый карапуз в распашонке казался более важным, чем борьба за свободу.

— Слишком долго фотографиями любуешься, строго заметил ему сосед с койки нижнего яруса. Так можно язву заработать раньше срока. Тебе сколько отмерили?

— Пять, — привычно ответил Ладнов.

— Значит, когда вернёшься, он уже будет вовсю бегать и болтать. Вот ты и представляй возвращение. Входишь в квартиру, а он бежит навстречу с криком «Папа!»

— А побежит? Он же меня никогда не видел и не увидит, пока не освобожусь. Жена собиралась сюда его привезти, но я запретил. Не хватало, ещё малого к зоне приучать.

— Это правильно, согласен. А побежит или нет — от твоей благоверной зависит. Она должна ему о тебе каждый день рассказывать, чтобы он тоже тебя ждал. К пяти годам-то отец пацану уже нужен. Все приятели по играм будут ему в глаза тыкать — мой папа то, мой папа сё. Он будет мать тормошить: где мой папа? И вот тут её дело — создать твой сказочный образ.

Ладнов ещё до суда спросил у Марины, почему она не сказала ему о ребёнке.

— И ты тогда изменил бы решение? — спросила она в ответ.

— Не знаю, — честно сказал он.