Дмитрий Иванов - Где ночуют боги

А вот интересно, почему во времена СССР так хорошо плавали, прыгали, бегали наши спортсмены? Платили им мало. Может, они были идейными большевиками, для которых разбить США – дело принципа? Вряд ли. У спортсменов нет времени на политические взгляды: тренировки, с утра до ночи, не до Ленина. Они это делали по какой-то другой, личной причине. Они просто не могли по-другому. Они считали, что весь мир смотрит на них. И они не могли позволить себе облажаться на глазах всего мира. А нынешние могут. А что такого. Ну облажался. Ну да, на весь мир, и что такого? Когда спортсменам стали платить, прыгать и бегать они разучились. Получается, хоккеист тоже должен быть голодным, как художник? Точно. Спортсмены разучились прыгать и бегать, ибо зачем? Зачем я буду так убиваться? Прыгать выше других – это глупо и трудно. Зачем делать то, что трудно, если можно делать то, что легко? Воровать, например. Все воруют. Я чем хуже? Правда, медали на Олимпиадах спортсмены пока не воруют. Золота в олимпийских медалях маловато, и свидетелей многовато, трибуны вокруг, слишком рискованно. Получается, существовал-таки во времена СССР патриотизм настоящий? Это когда спортсмен прыгает выше других, хоть это и трудно, и глупо, и становится первым, не потому, что заплатят, а потому, что опозорить боится – флаг страны на пропитанной потом футболке, и еще боится, как мама в глаза соседям смотреть потом будет, если он проиграет. Ведь и мама, и соседи – весь мир то есть – сидят у телевизора, волнуются, ждут, верят – не подведет Алешка, не должен! И Алешка, понятное дело, бегал так, что арбитры не верили, что так можно бегать. И не от голодного льва. Но если был патриотизм, то куда же он делся потом? Украли? Воровать – это русский талант, но кто украл и зачем? Кто его купит? На черном рынке продают, конечно, много чего: оружие, органы, черновики Леонардо. Но патриотизм? Нет, это вряд ли, патриотизм стоит дорого, иногда стоит жизни, кто сегодня захочет платить так много за привязанность к белым березкам? Никто. Да.

И что теперь делать? Конечно, можно было бы взять лицо местного парня. Того же Эдо. Зачем ходить далеко. Но Эдо не согласится – племянники перестанут здороваться с ним, если увидят его кредит-фэйс на билборде, а сестры отравят люля, чтобы Эдо погиб и перестал позорить их род. И таксист-гимнаст не пойдет на билборды, а некрасовцам, тем вообще предлагать такое опасно.

Антон Рампо думал так, пока ехал один, по трассе на серебристом «уазике». Он вдруг почувствовал, что сегодня в его жизни что-то изменится. Раз и навсегда. Это было тревожное чувство. Сердце забилось в груди, как попавший в трубу камина воробей. В этот самый момент Антон увидел дорогу. Второстепенную, неширокую, старую, от трассы она убегала заманчиво куда-то влево, в сторону. Куда-то в сторону гор. При въезде на старую дорогу висел знак – помятый «кирпич».

Антон остановил машину. Минуту он стоял и смотрел на знак. Потом он свернул с трассы под «кирпич» и поехал по старой дороге в сторону гор. Антон не мог бы в тот момент объяснить, почему он так сделал. И он бы, наверное, испугался, если бы узнал, что в этот момент вся его прежняя жизнь лишилась смысла и продолжения. Теперь уже ничего нельзя было изменить.

Никаких знаков и указателей на дороге Антон Рампо долго не видел. Он просто ехал и смотрел на лес слева и справа от дороги. Потом дорогу преградило стадо коров. С коровами был пастух, очень сухой, очень худой дед с палкой. Колоритный пастух Антону понравился. Рампо остановился, опустил стекло и спросил у деда подчеркнуто вежливо:

– Простите, пожалуйста, вы не подскажете, куда я еду?

– А сам как думаешь, сынок? – сказал дед прокуренным голосом с сильным армянским акцентом.

– Я не знаю, – честно ответил Антон. – Я просто еду. Куда глаза глядят.

– Молодец, – сказал дед. – Никуда не сворачивай.

Антон улыбнулся, пастух показался ему креативным. Потом он спросил деда тактично:

– Если дальше по этой дороге поеду, куда приеду?

– На каньоны, – ответил пастух коротко.

Антону это понравилось. От слова «каньоны» дохнуло суровым величием.

– Сначала приедешь на верхний каньон, – сказал дед. – Речка будет. Псоу.

– Так, – кивнул Антон. – Верхний каньон, речка. А потом?

– Потом еще двенадцать километров проедешь, – дед критически посмотрел на машину Антона, – если проедешь, будет третий каньон, вообще верхний. Никуда не сворачивай, не потеряешься.

Антону понравилось все. И названия каньонов: верхний, самый верхний и вообще верхний – красиво. И совет никуда не сворачивать. Антон подумал даже, что вот чего ему всю жизнь не хватало – прямого пути, вот так и надо жить – никуда не сворачивать. Тогда точно не потеряешься. Он тепло попрощался со стильным пастухом. Пастух повел своих коров дальше, по их общим делам. Антон посмотрел ему вслед и вдруг увидел, что пастух шел, не касаясь земли. Антон несколько раз сильно моргнул, как Игорь Беленький, чтобы отогнать обман зрения. Но отогнать не получилось. Тогда Антон списал галлюцинацию на горный воздух, богатый кислородом, видимо, слишком богатый для горожанина.