Юозас Пожера - Рыбы не знают своих детей

В те дни и дедушка Антон, и Мария с Афанасием, и Ольга со своим Степаном почти не покидали стойбища, все теснились вокруг печки в чуме у матушки Марии да пускали по кругу стаканчик. А работы было выше головы. Надо было заканчивать ставить корраль для оленей. Это такой загон длиной чуть не в двадцать километров. Каждый день на коррале мы работали вчетвером: братья Янгиты Игорь с Кириллом, брат слепого Виктора Валентин да я. Топорами рубили молодые деревца, отсекали им макушки и укладывали стволы один на другой, вжимая их между растущими деревьями. Корраль надо было закончить к отелу оленей, согнать туда важенок, чтобы после отела они с новорожденными оленятами оставались на месте, а тут и присматривать за ними легче, и вести счет приплоду сподручнее. Фельдшер Василий тоже трудился до седьмого пота. Заболевшим оленям через специальную трубку вливал в горло раствор норсульфазола, вкатывал в круп уколы антибиотиков — и гуляй! Самым трудным делом для него было разыскать в тайге и выловить заболевших животных — олени эти были полудикими и человека близко не подпускали. Приходилось арканить их длинным кожаным ремнем с петлей — маутом. Лучше всех арканили оленей Афанасий и Степан, но их самих в те дни приходилось арканом оттаскивать от бутылки. Вот тогда-то матушка Мария и показала свою власть и силу. Она припрятала остатки спиртного и объявила, что не выдаст ни капли, пока мужчины не закончат важнейшие работы. Она не уступила даже старику Антону, который сердито ворчал, укоряя ее в непослушании старшим, неуважении к его сединам и прочем. Не подействовали ни просьбы, ни угрозы. Матушка Мария была непреклонна, и мужчинам не оставалось ничего другого, как взять топоры и направиться к корралю. Старик Антон и тот ездил верхом по тайге, высматривая больных оленей. В те дни мы трудились, не глядя на часы. Янгита прямо у строящегося корраля готовила нам обед и сзывала всех стуком половника по крышке кастрюли, В чум я возвращался словно в дурмане. Стоило закрыть глаза, как сразу представал передо мной загон, валились подрубленные деревья, в ушах настырно отдавались стук и грохот топоров, руки и ноги были точно слеплены из тяжелой сырой глины. В тайге Янгита готовила нам легкую пищу, а возвращаясь в стойбище, мы обедали в чуме у матушки Марии, где она с Ольгой стряпала, точно на целую роту солдат. Тем не менее мужчины справлялись с обедом не спеша, перебрасываясь словом, а потом, вздыхая и отдуваясь, долго прихлебывали огненный и черный, как деготь, чай. Но однажды, придя после работы в стойбище, мы обнаружили там в некотором роде военное положение. Матушка Мария взволнованно что-то доказывала Ольге, а та, поджав под себя скрещенные ноги, сидела на застланной шкурами нарте, словно снарядившись в путь. Однако в руках у нее был не шест каюра — погонщика оленей, а старенькая мелкокалиберная винтовка. На речи матушки Марии она отвечала упрямым поматыванием головы. Мне все было ясно и без переводчика. У Ольгиных ног я увидел чуть не полностью опорожненную бутылку водки. Видимо, набрела на материнский тайник и не устояла против соблазна. Ольга была пьяна. Она то и дело поднимала ружье, прикладывала к плечу и долго целилась в дерево, ствол качался туда-сюда, пока наконец раздавался выстрел, а свояченица моя выкидывала пустую гильзу и тут же заряжала ружье снова. Она не желала вступать ни в какие разговоры и никого к себе не подпускала. Степан, однако, зашел с тыла, выждал, пока она выстрелит, затем в несколько прыжков подскочил, вывернул ее из нарты в раскисший, истоптанный снег, вырвал из рук ружье, а жену принялся умывать мокрым снегом. Он долго возился с ней, пока Ольга притихла. Похоже было, что ледяная баня ее отрезвила, так как Степан безжалостно сыпал ей снег за пазуху, за шиворот, в лицо. Но как только муж отпустил ее, Ольга шагнула прямо к собакам, в мгновение ока перерезала постромки у двух из них, отпуская на свободу. Мало того. Она еще и пнула их ногой, чтобы припугнуть. Собаки бросились в тайгу. В стойбище поднялся такой переполох, что мне стало страшно за Ольгу — как бы мужчины не растерзали ее. Ведь в пору отела оленей никто не смеет их тревожить, а отпущенная на волю собака может разогнать по тайге весь табун — ищи-свищи, за целый месяц не отыщешь, а некоторых оленей и вовсе недосчитаешься, особенно молодняка. Ольгин поступок расценивался как самое настоящее святотатство. Степан схватил ее и отволок в свой чум. Уж не знаю, что он там с ней сделал, но Ольга не вышла. Видимо, связал Степан руки-ноги своей законной, а сам побежал разыскивать удравших собак. К счастью, они не успели далеко отбежать, к тому же были голодны. Степан постучал по собачьей миске, и умные лайки живенько прискакали обратно. Таким образом, с собаками все уладилось. А мужчины в тот вечер снова атаковали матушку Марию, и та, достав из тайников свои припасы водки, вынесла их в чум. Было принято соломоново решение: во избежание дальнейших неприятностей уничтожить все бутылки до единой. Пусть сегодняшний инцидент послужит уроком. И — спокойствия ради. Так мы и сделали: все до последней капли выпили. Правда, назавтра не только у Ольги, но и у всех остальных голова прямо-таки разламывалась, но мы молча терпели. Зато потом началась спокойная жизнь. А мои заветные пять бутылок спирта я унес в тайгу и спрятал под выворотиной, хотя Янгита и не одобряла этого. Как бы то ни было, а она — дитя своего народа, и трудно ей было примириться с мыслью, что такое добро зарывают в землю где-то в тайге. Лучше уж людям отдать…