Александр Балашов - Пророчество Асклетариона

— На билет есть.

— А на опохмелку?

— Я не похмеляюсь.

— Зря. В нашем городке, знаешь сколько мужиков уже померло!.. А всё потому, что не нашли утром на опохмелку. Не поправились… Эх, жизь-копейка!

— А зачем в вашем городе такие элитные дома строят, если у людей денег нет? — спросил Нелидов, поправляя на груди бабкину фуфайку.

— Третья хоромина уже будет… У одних ветер в карманах, а кое-кто наворовал. И вдосталь. В прошлом годе за огромадные тыщи квартиры ушли… И еще пять коттеджей для руководства, что за Маруськиным логом, прямо в березовой роще поставили… Почитай, половина начальников качество своей жизни улучшила.

— А как не станут покупать новое жилье? Цены-то — ой-ё-ёй!..

— Станут… Вторая-то половина осталась! Ей же обидно, что первые уже в белокаменных хоромах обитают. Поднатужатся, подвороуют — и купят себе такие же.

Валерка затушила сигарету, плеснула себе в стаканчик, крякнув по-утиному, выпила. Потом долго копалась и шумела за печкой, грязно ругаясь себе под нос. Наконец, выползла, держа в руках грязную фуфайку без одного рукава.

— Вот и всё бабкино наследство! Жил, жил человек, а умер — и пшик… Ни могилки нормальной, ни нажитков, теперь и дом сломают… И зачем белый свет так долго коптила? Только горбатилась на огородике баба Вера — царство ей небесное! — на трассе, сколько я себя помню, до темна с мешком картошки стояла, всё лишнюю копейку на свою смертушку копила… А похоронили на муципальном кладбище, у самого оврага, без рубля за душой.

Женщина заботливо укрыла фуфайкой Максима, грустно взглянула на пустой стаканчик, тяжело вздохнула:

— Эх, кабы знать, когда твой последний час пробьет… Соломки бы постелила. Или в церкву бы сходила, на последок…

Валерка опять закурила

— Ты вот, Звездочет, деньгу шарлатанством зарабатываешь… — Она заглянула в глаза собеседнику. — Я не осуждаю. Кажный живёт, как могёт. Закон капитализьму. Чую, не всегда фартит, коль из поезда, как зайца ссаживают… Только ответь мне, как на страшном Суде: прорицаешь ты честно или ради поживы врешь людям об их прошлом и будущем? Настоящее-то они и без тебя кое-как помнят…

— Стараюсь не врать…

— «Стараюсь», — передразнила Лерка. — Зарекалась свинья говно не жрать… Ладно, Звездочет, какое завтра меня ждет в этом сраном городе?

Максим привстал на локте, отчего под боками противно заныли ржавые диванные пружины.

— Дай твою ладонь, Валерия.

— На, Максимушка, не жалко…

Он, не глядя на линию судьбы, поводил по ней пальцем и вдруг прижал к своим потрескавшимся губам.

— Будет у тебя завтра всё небо в алмазах…

— Небо в алмазах… — прошептала она, не вынимая ладонь из его жарких рук. — Где-то я это уже слышала…

— В школе, быть может?

— Да-да… Именно в школе. Я хорошо училась… Потом ПТУ, потом… Хрен с ним, что потом было. Только вот неба в алмазах сроду в моей жизни не было. А так хочется…

— Будет.

— И чтобы долго не ждать. Страсть как не люблю ждать и догонять.

— Скоро и исполнится.

— Гляди, ежели соврешь… Глаз на жопу натяну.

— Тебе не совру.

— А — себе? — она выдернула руку, поплевала на ладонь и вытерла ее о бабкину фуфайку. — Себе ты тоже так же сладко врешь? Ты, может быть, с таким жаром в бреду через пару часов окочуришься тут, а? Сгоришь под драной фуфайкой… А? Чего молчишь, Звездочет хренов?

Агрессия её была настолько неожиданной, что Максим, и впрямь, на какое-то время потерял дар речи.

— Я не умру… — наконец с казал он, глядя в дверной проход, в котором виднелся застывший в последнем броске бульдозер. — Бродячего звездочета бродячие собаки спасут.

Она потянулась за бутылкой, бросив Максиму:

— Опять бредишь? Хотя постой, наши бомжи с бродячими собаками спят под теплой трубой — так в морозную ночь теплее.

Она выпила и вдруг, ополоумев, пустилась в бешеный пля. Как на лихой русской свадьбе рассыпала по пустой комнатушке глухую дробь каблуков: «Барыня, барыня! Сударыня-барыня!..».

— Кинь-ка сюда фуфаечку для куража! — закричала Лерка, не прекращая своего бешеного танца. — Я ведь в ней еще в седьмом классе на пятачок бегала, первой танцуньей была…

Максим, улыбнувшись, встал, накинул ей на плечи бабкину фуфайку.

— Эх, барыня ты моя, сударыня ты моя!.. — била ногами по щелястому полу еще молодая, полная нерастраченных сил бабенка. Всё смешалось в этом танцевальном припадке: и боль, и жажда несбывшегося счастья, и талант, и пьяный кураж… Последнего, правда, было больше.