Оксана Алексеева: Экзамен по социализации

Чувство вины и осознание собственной глупости заставило меня встать перед классом и промямлить:

— Ребята… Костя… Пожалуйста, извините меня! Я на самом деле не знала, что так получится. Меня ведь никто не предупредил! Я не знала…

Первая скомканная бумажка прилетела мне прямо в лицо, обозначая начало эпохи катастрофы.

Вопреки моим ожиданиям, это была не холодная война, а активная целенаправленная политика издевательств. Меня оскорбляли, хватали так, что пару раз втайне от мамы приходилось зашивать пиджак, прятали сменную обувь, а школьную форму после занятий физкультурой я не раз находила в унитазе. Это делали все, потому что многим для таких действий достаточно было команды. Первая команда, пусть и неявная, просто в виде одобрения, была получена от Белова, а дальше им уже было достаточно одобрения друг друга. Меня захлестывала обида, но понимая, что моя вина в произошедшем и стала катализатором, я, забыв об остатках гордости, сама попыталась свернуть конфликт.

Белов дежурил после уроков в очередной раз. Я попыталась проскользнуть в класс, но была остановлена охранником:

— Он должен убираться один. Никакой помощи! Такие распоряжения от директора. Ты уж прости, Николаева, не могу тебе разрешить.

— Я… Я тогда не буду помогать. Мне поговорить с ним нужно. Пожалуйста!

Охранник ничего не ответил и зашагал дальше по коридору, давая этим понять, что пара минут у меня есть.

— Костя! — я прикрыла за собой дверь, не желая, чтобы наш разговор был подслушан. — Костя!

Тот елозил шваброй из стороны в сторону, не особо заботясь о том, чтобы на полу не оставалось разводов.

— Костя! — поняла, что нужно просто говорить, а ответа я вряд ли дождусь. — Пожалуйста, извини! Я полностью поняла свою вину, но исправить все уже не могу. Что мне сделать, чтобы ты и остальные простили меня?

— Возвращайся назад в свою школу. Тут ты учиться не будешь, — я даже вздрогнула, потому что не ждала, что он хоть что-то скажет.

О, этот вариант я, конечно, обмозговала со всех сторон. Но как растолковать своим старым друзьям, почему я вернулась? Что сказать родителям, которые чуть ли не молились на эту гимназию? Как объяснить себе в будущем, почему я упустила такой шанс?

— Костя… — я даже не поднимала на него взгляд. — Пожалуйста, прости. Я уйти не могу. Ну неужели ты никогда не ошибался?

Швабра стукнулась об пол, поэтому я решилась поднять голову.

— Ты, крыса, знаешь, что сделал мой отец? — кажется, он даже побледнел от ярости.

Я просто открыла рот, не находя ответа. Но по спине прошлось морозом. Мне до сих пор и в голову не приходило, что Косте досталось не только от руководства. Его бьют дома? Состоятельная семья, солидные родители… Но чего только не бывает.

— Что он тебе сделал? — я все же выдавила это.

— Мне? — Костя уже взял себя в руки и рассмеялся. — Мне он ничего не сделал! Сказал, что я поступил так, как поступил бы любой достаточно смелый девятиклассник. А вот крыс из коллектива надо изгонять.

— Костя…

Он перебил:

— Давай, встань передо мной на колени. Попроси прощения как следует, и тогда я подумаю.

Голова почему-то закружилась. Так сильно, до отупения. Еще и постыдные слезы мешали сосредоточиться. Это я виновата! Я! Так разве сейчас не время засунуть свою гордость куда подальше, лишь бы исправить собственную ошибку? И сама не поняла, как мои ноги подкосились, опуская тело на мокрый пол, а губы повторяли: «Прости, прости, прости».

Из этого гнусного оцепенения меня вывел взрыв смеха. Костя, хохоча во всю глотку, как бешеная гиена, обходил вокруг, снимая мой позор на телефон. Я вскочила на ноги и вылетела из класса, проклиная себя за слабость. Назавтра это видео было уже у всех одноклассников. И почему я решила, что, унизив себя, заслужу их уважение? Конечно, ситуация только усугубилась.

В общем, девятый класс был адом. В конце концов я прекратила все попытки наладить хоть какие-то отношения с одноклассниками. Когда все начиналось, никто и не подумал бы встать на мою защиту. Более того, слабые члены любого сообщества только рады, когда гнобят кого-то другого. Даже и сами принимают участие в травле, лишь бы оказаться тем самым на стороне сильных. Так что мне еще повезло, что дело ни разу не дошло до серьезного вреда здоровью. Физическому — не моральному. Потому что морально я была раздавлена: ревела ночами в подушку, не находя уже в себе сил на то, чтобы продолжать сопротивляться этому бесконечному психологическому насилию. А потом, в очередной раз сцепив зубы и повторив себе, что учеба в лучшей школе нашего города стоит этих издержек, шла на уроки, чтобы продолжать терпеть. К концу девятого класса меня отучили тянуть руку на уроках, есть в общей столовой, обращаться к кому-то за любой помощью и даже здороваться с одноклассниками. Меня чурались, как проказы, даже те, кто не был так же агрессивен, как сам Костя. Кстати говоря, учителя, случайно ставшие свидетелями некоторых неприятных эпизодов, никакого участия в моей судьбе тоже не принимали. Я иногда даже мечтала о том, чтобы Костя или кто-то из его друзей меня избил до синяков, чтобы они сделали нечто такое, что руководство школы уже не смогло бы проигнорировать. Но этого не происходило, а значит, все продолжало идти своим чередом. Была, правда, учительница, среди школьников получившая прозвище Снежная Королева. Что-то было в ней такое… какая-то внутренняя сила, с которой все считались. Даже Костя перестал меня донимать после ее равнодушной фразы «Слышь, Белов, не фони. Не подходи к Николаевой ближе, чем на два метра, а то… меня это раздражает». Сказано это было без малейшего раздражения, но с тех пор занятия по английскому для меня стали единственным временем, лишенным нервотрепки. Но потом наша Снежная Королева ушла в декретный отпуск, чем и прекратила даже эти редкие эпизоды спокойствия.