Ричард Флэнаган - Смерть речного лоцмана

Аляж хочет сказать, что он не скалолаз – и это правда, – но молчит, раздираемый страхами: с одной стороны, ему страшно спускаться по скале, а с другой – он куда больше боится выглядеть трусом перед Тараканом и клиентами.

– Прямо так? – спрашивает он. – Без веревки? Да ты рехнулся!

– Эта проклятая веревка в пяти проклятых минутах отсюда, – выпаливает Таракан. И, резко вскинув руку, заносчиво тычет большим пальцем себе через плечо в сторону скалы. – Этот чертов придурок столько не протянет. Но даже если протянет, дерево может не выдержать.

Аляж оглядывается по сторонам в надежде разглядеть хоть что-нибудь, что ему поможет. Но ничего такого не видит.

– Я спускаюсь, – говорит Таракан. – Прямо сейчас.

– Нет! – вдруг выкрикивает Аляж, забыв про стыд и удивляясь самому себе.

И, не успев договорить, лезет вниз по отвесному склону, цепляясь за ветки кустарника, обрамляющего узкой полоской край обрыва.

Боже, что я сделал, чтобы заслужить такое ? Интересно, глядя на все это сейчас, почему клиенты не замечают ни один из терзавших Аляжа страхов, когда он проворно, точно машина, начинает спускаться по скальному отвесу. Впрочем, у Аляжа нет выбора, о чем, как ему кажется, можно только сожалеть. Он же понимает, что не может поддаться страху и сказать: «Нет, пойдешь ты, а я остаюсь, потому что здесь безопасно». Если клиент погибнет, то только по его вине. Он косится по сторонам – видит водопад и чувствует, как подступает дурнота. Потом переводит взгляд обратно на кучку клиентов – они обступили полукругом край скалы и таращатся на него сверху – и думает: ну почему, черт возьми, никто из них не доверяет и не верит ему ни на грош? Ему так и хочется крикнуть им: «Эй, вы, дурачье, разве не видите, у меня поджилки трясутся похлеще вашего?» Но вместо этого он принимает профессионально беспечный вид, улыбается и говорит:

– Сейчас достанем его, и глазом не успеете моргнуть.

Спускаясь все ниже, он старается забыть про головокружение и думать с восторгом лишь о том, что чувство долга способно побороть любой страх. Наверное, то же самое чувствуют и солдаты, когда бросаются в бой, думает Аляж. Будь что будет.

Спустившись еще ниже по отвесу, он останавливается – не может найти опоры ни для ног, ни для рук. Страх накатывает на него новой волной – он понимает, что наверх ему тоже не взобраться, и так и зависает на скале в каких-нибудь пяти метрах под ногами уставившейся на него кучки клиентов, которые видят, что он оказался в смешном, беспомощном положении, и боятся, что он может в любое мгновение сорваться со скалы и разбиться насмерть под жалобные мольбы Дерека, взывающего снизу к Аляжу, чтобы он поскорее спускался и выручил его из беды.

Таракан тоже слышит Дерека – слышит, как тот причитает, что ствол дерева вот-вот обломится. Он понимает: драгоценное время упущено, и Аляж застрял намертво. Тогда он разворачивается и сам начинает спускаться по скальному отвесу – медленно, осторожно. Аляж не сводит с него глаз. Вот молодец, думает Аляж, и чувствует, как его обдает жаркой струей стыда. Молодец! Таракан спускается к Аляжу и живо, не без презрения, которого никак не скрыть, указывает ему обратный путь наверх – к кустарнику.

– Так бы сразу и сказал, что не умеешь лазать по скалам.

Аляж медленно карабкается наверх – униженный, раздавленный. Метрах в десяти от Дерека Таракан – теперь видна только его макушка – запыхавшись, спускается по скале все ниже. Он пробует добраться до Дерека с двух противоположных сторон, но у него никак не получается – приходится возвращаться в исходную точку. С третьей попытки, уже другим путем, он спускается вровень с Дереком, но метрах в шести в стороне. Таракан разговаривает с Дереком, утешает, советует прижаться к скале, как к родной матери, советует найти мало-мальские трещины на ней, просунуть в них ноги и отцепиться от ствола лептоспермума, который того и гляди треснет.

«Есть!» Аляж оглядывается. А вот и Рики с веревкой – его раскрасневшееся, заляпанное пенной слюной лицо лоснится. Аляж привязывает веревку одним концом к самому крепкому из ближайших деревьев и повисает на ней, пробуя на прочность дерево и узел. Затем он спускается, держась за веревку, к поросшему кустарником краю скалы, окликает оттуда Таракана и бросает ему свободный конец. После дождя поверхность скалы скользкая, и Аляж не знает, сумеет ли Таракан вообще взобраться по ней.

Таракан хватает свободный конец веревки, обматывает его вокруг себя и крепит к страховочному поясу. Потом отталкивается от скалы и перепрыгивает к Дереку, чья жизнь висит на волоске, вернее, на хрупком стволе маленького лептоспермума. Подобравшись наконец к Дереку, он видит, что дерево наполовину высвободилось из расщелины, где пустило корни, должно быть, добрую сотню лет назад и откуда вбирало жизненные соки, – видит, что от напряжения ствол и впрямь может переломиться в любую минуту. Две руки – одна кровоточит после падения – судорожно цепляются за деревце, и Таракан слышит снизу жуткое учащенное дыхание человека, который понимает, что может погибнуть, – а еще он, Таракан, чувствует острый аммиачный запах истинно животного страха.