Ричард Флэнаган - Смерть речного лоцмана

На следующее утро, когда тетушка Элли попросила Гарри разбросать золу из камина в сторону утренней звезды, чтобы согреть ее и облегчить ей дневное путешествие, он понял наверное: она совсем плоха. Весь день напролет в доме собиралась родня по линии ее матери – народ все больше неотесанный, но, в общем, славный, скромный и вежливый. Поздно вечером неожиданно объявились дядюшки Гарри – Бэзил и Джордж. Они сидели вместе со своими собаками, болтали, смеялись и постоянно осаживали собак, запрещая им то или это.

Тетушка Элли умирала.

Все началось после смерти Дейзи. Тетушка Элли стала увядать. У нее опустились руки. Она бросила курить беспрестанно – курила только по утрам, после того как успевала нарубить дров на целый день, и курила только самокрутки, а не трубку. В церковь ходила лишь по воскресеньям, а не каждый божий день, даже когда священник служил обедню. Говорила мало и почти не смеялась. Да и передвигалась как будто с большим трудом. По воскресеньям она садилась в свою крохотную повозку и за неимением лошади просила Гарри запрягаться самому, благо они нашли упряжь на свалке и тетушка Элли подогнала ее Гарри по размеру. И Гарри тянул повозку до церкви и обратно. Так продолжалось несколько месяцев кряду, покуда однажды им на пути не повстречалось семейство Сиддонсов, также направлявшихся на службу, – они-то и подбросили тетушку Элли с Гарри до церкви в своем американском «Форде».

Когда священник пришел ее соборовать перед смертью, тетушку Элли словно подменили – насколько всем помнилось, такое случилось впервые: она вдруг заговорила высокомерно и даже недостойно. «Валите отсюда, отец Брин, – сказала она. – Я ухожу к предкам и не желаю возноситься ни на какие католические небеса». Отец Брин оторопел, однако решил проявить настойчивость, но Крепыш Мик Бреннан, больно смахивавший на серого буревестника, вскинул волосатую ручищу, точно оперенное крыло, обвил им священника за плечи и, улыбаясь, повторил тетушкин наказ: «Будьте молодцом, отец, и валите отсюда!» Отец Брин взял шляпу и откланялся.

Когда захлопнулась дверь, тетушка Элли выпила чашку чаю и завела разговор о предках. Прежде она никогда не рассказывала того, что вспоминала той ночью, когда по дороге в бухту Леттес за нею гналась корова: ее рассказы были всегда добрые, смешные и неизменно о былых временах. По большей части – о родне.

Затем тетушка Элли смолкла и снова улеглась на пол. И покуда тетушка Элли лежала вот так на полу и умирала, ее братья, расположившись рядышком, в небесно-голубом жестяном домике, рассказывали другие истории. Мужчины рассказывали и пили – очень скоро некоторые так напились, что женщины вышли из себя и велели им выметаться из дома тетушки Элли, ежели им невмочь оторваться от бутылки. Поднялся визг и крик, а потом все попритихли, кроме Ноя, – и не думая держать язык за зубами, он принялся разглагольствовать о том, что кое-кому угодно выставлять его пьяным только потому, что он-де спотыкается, хотя лично он знает многих, кто не берет в рот ни капли, а спотыкается на каждом шагу, так разве можно считать доказательством, что он пьян, если он раз-другой оступился, тем более если походка у него, черт возьми, вообще не такая уверенная, как у всех? Женщины на это разозлились пуще прежнего, а мужчины расхохотались и принялись откупоривать новые бутылки. В конце концов, даже тетушке Элли, невзирая на крайнее бессилие, все это стало поперек горла – она вскочила со своего ложа возле камина, где недвижно пролежала несколько часов кряду, и выбежала из дому, чтобы в гневе своем накликать ветер. Только тогда все смекнули, что дело плохо. Обыкновенно тетушка Элли наклика́ла влажный западный ветер, а когда была и впрямь не в духе, вызывала северо-западный – она называла его дыханием Веровы, – дабы поразить неугодных головной болью или грудной хворью. Она пронзительно засвистела – самым что ни на есть жутким образом, и тут, никто и глазом не успел моргнуть, грянула жесточайшая буря.

Покуда тетушка Элли стояла на веранде в мягком утреннем свете, сложив губы трубочкой и издавая странные пронзительные звуки, ветер крепчал, подобно медленно нарастающей волне: сперва послышался всего лишь слабый шелест, а потом, по мере того как ветер набирал силу, стуча в окна и двери ее жестяного домика, отчего те задребезжали, под его напором вскоре заходил ходуном и сам дом, да так, что все, кто был внутри, здорово перепугались. Завывания ветра напоминали грозную песнь, и время от времени, когда казалось, что он начинает стихать, тетушка Элли, за чьей спиной дверь перед тем хлопала от его порывов, принималась свистеть снова и снова, и ветер тотчас же откликался на ее призывы, только с куда большей свирепостью и силой. Все разом попритихли, потому как тетушка Элли обладала могуществом предков. Мужчины вылили свое пиво, а тетушка Элли, вернувшись в дом, улеглась на прежнее место и умиротворенно воззрилась на огонь.