Ричард Флэнаган - Смерть речного лоцмана

Мне же было тридцать шесть.

И тем не менее когда позвонил Вонючка Хряк, я еще не успел вымолвить ни слова, но уже почувствовал, что мне ужасно хочется снова войти в эту воду.

Хочется пройти свой последний маршрут.

И, думаю, это было вполне осуществимо, да и Кута Хо особо не противилась. В день моего возвращения я без всякой цели бродил вокруг ее дома, но войти все не решался.

Сейчас я вижу ее на той вечеринке, в числе двадцати трех гостей, обступивших Аляжа, который был тогда на три года моложе, – в тот вечер они встретились впервые, и было это ох как давно. Всякий раз, когда он заходил на кухню за новой выпивкой, ему казалось, что она не сводит с него глаз. Еще никто и никогда не хотел его так откровенно, так страстно. И он испугался. Он мечтал о таком, видел такое в мыслях, но, столкнувшись с подобным в жизни, растерялся, решив, что ничего хорошего из этого не выйдет. Он спросил Ронни: может, пора по домам, ведь вечеринка закруглялась. «По домам? С чего вдруг? У нас еще осталось море пива. – Он показал большим пальцем через плечо в сторону гостиной. – Да и потом, на тебя, кажется, положили глаз». Аляж покраснел до ушей. Он умел обходиться с девчонками, которые давали ему от ворот поворот – уж тут-то он был дока, – но чтобы девчонка сама домогалась его, от такого и впрямь голова могла пойти кругом. Он вернулся в гостиную, к друзьям – некоторые из них сидели в противоположном ее конце и болтали с Кутой Хо. Не успел он войти, как она снова уставилась на него. Она дымила как паровоз, хотя вообще-то курила мало, что-то возбужденно говорила, и Аляж, борясь с волнением, направился прямиком к ней. Он проделывал разные фокусы, пуская дым из ноздрей, чтобы ее развеселить, и, когда она расслабилась, он тоже вздохнул с облегчением. А когда он нагнулся – она была меньше ростом, – собираясь показать новый фокус, она выхватила у него изо рта сигарету, и он почувствовал, как ее губы прильнули к его губам. Почувствовал, как его губы приоткрываются в ответ и как ее язык проскальзывает ему в рот, словно прокопченная табачным дымом рыбешка. Он почувствовал, что падает, покачнулся и притянул ее к себе, а потом, отвечая ей взаимностью, обхватил ее рукой и почувствовал, что она сливается с ним в одно целое.

Была уже половина пятого утра – из гостей осталось только пятеро: двое кемарили на кухне, один, Ронни, вроде как бодрствовал, потому что периодически прикладывался к бутылке бормотухи, лежа в ванне и напевая что-то из «АББА», еще двое страстно предавались любовным утехам, даже не раздевшись, прямо на ковре в дальнем конце гостиной и тоже изредка потягивали из наполовину опорожненной бутылки не то пиво, не то сидр, да так жадно, что даже обливались. Никто, похоже, этого не замечал, а если и замечал, то не подавал вида. У Аляжа раскалывалась голова, он был в полном замешательстве – не знал, то ли остаться, то ли уйти. Они так страстно обнимались в гостиной, что казалось, это будет продолжаться и продолжаться, и Аляж не знал, что же делать дальше, – понимая, что у него нет ни опыта, ни сил принять решение, он заявил, что ему, наверное, лучше уйти. В ответ Кута Хо в очередной раз только покачала головой, взяла его за руку и повлекла к себе в спальню.

Он и подумать не мог, что все так обернется. Надеялся, что сможет что-нибудь придумать и сделать, приняв серьезное, важное решение. Но он так ничего и не придумал, а она так хотела его – его тела, что сама решилась провести его через то, что обернулось таинством этой ночи, и тогда он почувствовал странное облегчение. Когда он лег к ней в постель и прильнул к ее обнаженному телу, когда почувствовал море страсти, исходившей от ее бедер, и когда она взяла его руку и окунула ее в это волшебное море, он оказался во власти всеохватывающей, благодатной нежности, и ему стало страшно: что, если она открыла самые потаенные уголки его души, которые до сих пор были заперты даже для него самого? Аляж изумлялся тому, что его тело, еще недавно свободное и никчемное, сейчас так крепко и неразрывно сплелось с телом Куты, изумлялся тому, что больше не видит ни ее тело, ни свое, но при всем том ему казалось, будто они превратились в две пряди странным образом ожившего стального троса, натягивающегося и змеящегося, – он замирал, начинал двигаться, скручивался, сжимался и расправлялся под действием какой-то волнообразной силы. Это была схватка, это был танец, в котором она вела, а он позволял себя вести – вести к некой цели, настолько соблазнительной, что тело его покорно отвечало только ее желаниям, а не собственным. Он уже не думал о себе, он целиком растворился в ее желании и был ей благодарен. А она просто хотела, чтобы он был , только и всего. Она задышала все чаще – с каждым ее вздохом его тело обдавало жаром, и он чувствовал всевозрастающее опустошение, ставшее настолько полным, что в конце концов его охватила необъяснимая тревога.