Евгений Рожков - В стране долгой весны

— Люди без работы не останутся, какая бы техника им на помощь ни пришла, и развлекаться будут целомудренно, спортивно, — сердито, даже обидчиво возразил инженер.

— Будущее я тоже вижу чистым, гармоничным — далекое будущее, а близкое-то… — Золотаев не договорил, стал жадно пить шампанское.

— Если откровенно говорить, то я ничего не вижу плохого в поведении твоей дочери. В таком возрасте все тянутся к играм. Подрастет, начнет понимать…

— Твоими устами да мед пить. Я в ее годы — это после войны как раз было — летом в пионерские лагеря не ездил, а на свиноферме подпаском работал, и когда осенью шел в школу, так учеба в радость была.

— Я тоже с детства работаю. В инженеры через мозоли пробился. Теперь иное время, мы материально лучше живем и прочее…

— Что прочее? Нас захлестывает дух горьковских дачников?!

— Нет, почему? Время меняется, и люди меняются. Мои ребята тоже не очень-то работать любят.

— И я ж об этом, — горячо затряс рукой архитектор. — Давай не отставать от времени! — и он весело захохотал.

То ли выпитое вино подействовало на Агапова, то ли ему больше не хотелось одному оставаться в номере холодного и шумного «гранд-отеля», но он вдруг согласился идти с Золотаевым и быстро стал собираться.

Все дни, которые провели в Анадыре Агапов и Золотаев, держались холода. По низине, в которой стоит город, своеобразной аэродинамической трубе, постоянно гнало седые космы стыни. Про анадырские холода сложены легенды, и каждый, кому довелось побывать в этом небольшом городке, слышал их, с той или иной степенью преувеличения.

В эту новогоднюю ночь неожиданно потеплело.

Ветер разом стих, пошел густой, влажный снег, и воздух будто набух. Дышалось легко. Снежинки, точно в замедленном кино, стекали к земле — создавалась иллюзия сказочности всего происходящего.

Они прошли несколько раз по центральной улице в больших сугробах, хорошо освещенной, пустынной в этот ночной час.

— Ты говорил, что мы замуровываем себя в зданиях. Что ж делать-то? Север, холод…

— Ты так и пытаешься вытащить из меня слова в поддержку строительства твоего кафе. — Агапов покосился на архитектора и усмехнулся снисходительно и с вызовом, в отместку за его насмешливый тон.

— Дело вовсе не в поддержке, а в стремлении или желании по-серьезному посмотреть на проблему досуга северян, — сказал Золотаев.

— Пусть этой проблемой занимаются работники идеологического фронта, наше дело — добротно жилье строить. А то прожектерство доведет до того, что, извини, мы скоро гальюны-оранжереи начнем мастерить.

— Агапов, не пытайся меня обидеть, — спокойным тоном, даже с наигранной веселостью ответил архитектор. Какое то время он шел молча, обдумывая что-то. Агапов понял это по дыханию собеседника, ставшему размеренным, углубленным. — Я понимаю, что не рожден Растрелли, Ухтомским, Казаковым, что не создам шедевра, я довольствуюсь малым, но хочу, чтобы и это малое было красивым и приносило людям пользу. — В голосе его чувствовалась грусть.

— Если не Растрелли, то разве нельзя себя чувствовать настоящим человеком? — с обидой спросил Агапов.

Сказанное Золотаевым инженер принял и в свой адрес. Агапов вечно был недоволен собой: своим поведением — уступчивым и, как у боязливого школьника, примерным; своей работой — любимой им и в то же время казавшейся ему со стороны непривлекательной; даже своим внешним видом — видом деревенского парня-рубахи. Может, поэтому Агапов был излишне мнителен? Это недовольство собой рождало сомнения в собственных действиях. Подчас, боясь, что люди примут его за чистоплюя, Агапов поступал так, что потом стыдился сделанного.

Золотаев был человеком иного склада. Ко всему он относился с легкостью, считая главным в жизни — умение быть беззаботным, счастливым, в любых обстоятельствах и условиях.

В своем поселке Золотаев слыл образцовым семьянином, веселым, добродушным, гостеприимным человеком и отпетым трезвенником. Никто не знал о «подпольной» жизни архитектора: он часто проводил вечера в сомнительных компаниях.

В командировках же Золотаев не скрывал своей любви к вину, праздности и женщинам — все это было, по его мнению, не порочно. Ему всегда везло — он не попадал в истории, после которых рассыпалась в прах создаваемая годами репутация, что не раз случалось с его друзьями и сослуживцами.

— Можно считать себя настоящим человеком, — тихо и с неохотой, после долгого молчания, ответил Агапову Золотаев. — Но лучше быть обыкновенным человеком и катиться по той дороге, что глаже, ровнее и легче. В жизни мы все эпигоны. У жизни мы учимся немногому…