Анатолий Тоболяк - Откровенные тетради

Мне стало неудобно; я занервничал, словно пойманный с поличным на вранье…

— Хочу вам порекомендовать одного отменного парня, журналиста.

— Интересно.

— Вы, конечно, спросите, почему я его рекомендую вам, а сам не беру.

— Конечно спрошу.

— Журналист по всем статьям отличный. Можете мне поверить. Специального образования у него нет, но вам ведь не диплом нужен, а пишущее перо.

— Правильно.

— Восемнадцать лет, — я прибавил Сергею год. — Оперативный как черт. В ладах со всеми жанрами.

— И фамилия этого вундеркинда, если не ошибаюсь, Кротов? — сказала Панкова. — А зовут его… дай бог памяти… или Виталий, или Юрий?

— Сергей.

— Да, да, Сергей. И у него есть миловидная жена или подруга… Соня?

— Катя. Жена.

— Да, Катя, правильно. И всех людей старше двадцати лет он считает консерваторами? А меня старой девой?

— Гм…

— У вас он не сработался. Вы его уволили, а теперь решили подсунуть мне. Как видите, я в курсе дела. У нас в поселке трудно что-либо скрыть.

— Что верно, то верно.

— К тому же, кажется, у него какие-то амурные дела… Так говорят.

— Это неправда, болтовня! Мальчишка горяч, неосторожен, только и всего.

— Предположим. Что дальше?

— Послушайте, Елизавета Дмитриевна! Вы в своем кресле уже пятнадцать лет сидите. Припомните, сколько за это время через ваши руки прошло бездарей, недотеп, подонков настоящих, случайных людей, подвизающихся в нашем деле!

— Я такой статистики не веду.

— И со всеми с ними вы так или иначе возились, нянчились, тратили и а них время и нервы, прощали их, пытались спасти, выручить. Это обычная участь редакторов. Так неужели нельзя рискнуть ради действительно талантливого человека? Работать с ним нелегко, но если его понять… Он не пуст, у него есть характер, мысли.

— Вы, кажется, от него без ума, — сухо заметила Панкова.

— Да нет! Он мне просто интересен. Знаете, что я вам скажу? Я ему, пожалуй, даже завидую.

Панкова откинулась на спинку стула.

— Не понимаю.

— А вы поработайте с ним и поймете! Он флюиды свежести излучает, честное слово!

—. Это звучит инфантильно, — сказала Панкова.

Я осекся. Сразу стало грустно. Сигарета погасла.

— Мне все-таки неясно, почему вы уволили такого ценного работника? — прервала паузу Панкова.

Очень сжато я рассказал историю Кротова.

— И чем он теперь занимается? — спросила она.

— Ничем. А жена в больнице.

— Что с ней?

Я сказал, что с Катей.

Панкова задумалась, повертела в руках толстый конверт с броской надписью «Правительственная. ТАСС».

— А почему бы им не вернуться в Москву к родителям?

— Исключено. У ребят свои принципы.

Она надорвала конверт, и оттуда посыпались на стол тоненькие полоски клише.

— Хорошо, пускай ко мне зайдет. Я ничего не обещаю. Пускай зайдет, поговорим.

— Спасибо, Елизавета Дмитриевна!

— За что?

— Кто знает, не исключено, что отечественная литература вам тоже когда-нибудь скажет спасибо. Ведь этот Кротов пишет тайком роман.

Она вздохнула. Это был вздох усталой женщины.

— А вы действительно ребячливы. Странно. Раньше я этого не замечала.

Деревянные тротуары скрипели под ногами. Воздух был жгучий, хватающий при каждом вздохе за горло. На вымороженной улице ни одной живой души. Протащился вдалеке трактор с санями, словно какой-то мастодонт, разбуженный от спячки. Дымы из труб тянулись в небо, как тонкие нити жизни… Почему я живу здесь? Что связывает меня с этой землей, где и похоронить человека зимой нельзя без аммонала? Отточенный штык лопаты отскакивает от мерзлоты, выстрел звучит сухо, как кашель чахоточного, тишина, анабиоз, ладони простираются над пламенем костра… А мне сорок два. Если сбросить двадцать, поехал бы я сюда? О, как бы я цеплялся за каждый день, за миг мимолетный, дрожал бы, как скупец, над махонькой секундой! Как широко бы я шагал! Как ослепительно мыслил! Как ни одной поблажки не сделал бы своей совести! Как жил бы!

Главный редактор, вы инфантильны.

Кротов в полушубке сидел на корточках перед печкой и подбрасывал в нее поленья. В комнате было холодно; стекла покрылись льдом. Изо рта Кротова вырывались клубы пара.

— Ты здесь околеешь, чего доброго, — сказал я вместо приветствия.

Он поднял сумрачное, невыспавшееся лицо.

— Здравствуйте.

— Здравствуй. Говорю, околеешь здесь. Или воспаление легких получишь.

— Я морозостойкий.

— Редакционные дрова бережешь? Напрасно. Топи — не стесняйся.