Виктор Пожидаев - Чистые струи

— Пап… Забыл? Директор же приходил…

Отец молчал, глядя на Балашова, а тот наблюдал за Машкой.

Тонкий ядовитый крик пронизал густой, застойный воздух. Машка вскинула свою обезьянью морду навстречу падающему коршуну.

— Есть! — с наслаждением и злостью сказал егерь, вскочил и бросился в дом. Вылетел с отцовым ружьем, но было поздно: черный от старости разбойник уносил добычу, не отрываясь от макушек елей.

У калитки снова появился дядя Коля — возбужденный и растерянный.

— Съест теперь меня Зинка! — заявил чуть не плача. — Проворонил курицу, ядри тя… Срежь, Игнат, хоть того, а?!

Второй коршун парил как ни в чем не бывало. Только круги его стали поменьше…

— Высоко, — сказал егерь. — Дробью не достанешь. Васька, тащи картечь!

Васька мигом вернулся с двумя патронами. Балашов долго целился, но стрелять не стал: солнце мешает!

— Попробуй, Вась, у тебя глаза позорче…

Сосед сгорал от нетерпения, топтался и, смешно поддерживая двумя руками живот, заглядывал в небо. Тут и срезала его непутевая Машка. Всю злость, накопленную в совместном существовании со сволочной птицей курицей, вложила она в кончики рогов. Словно заранее мстила за смерть своего пернатого единомышленника.

— Запри эту скотину! — закричал на Ваську отец.

Скотина не хотела покидать поле боя, упиралась в мягкую землю всеми четырьмя палками ног, вспучивала ее расшлепанными копытами и вращала просветленно-огненными глазами. Каким нежным, любящим взглядом провожал ее егерь Балашов!

— А коршун-то исчез! — радостно сообщил он.

— Бог с ей, курицей! — воспрянул духом сосед, неловко почесываясь. — Скажу, что зарубал для выпивки. Будто с вами, а?

— Скажи, если поверит! — усмехнулся Балашов. — Чего ж не выручить хорошего человека!

…Петр Васильевич, директор школы, ждал Балашова. Ученики перестали ходить на ферму: родители, прослышав о таинственном звере, заволновались. Директор сам кормил кроликов, сам чистил клетки, и вид у него был разнесчастный.

— Вот какая беда, Вася. Сегодня опять серого великана слопало! На выставку готовились! Теперь разоримся совсем… Что же Балашов не пришел?

— Придет, — пообещал Васька.

— Вот ведь… И никаких следов! Я уж тут все облазил, ночь не спал, прислушивался.

— А где лапки?

— Да закопал! — махнул директор рукой.

Васька сбегал к пожарному щиту, принес лопату с красным черенком. Нашли, выкопали пару задних лапок. Васька сразу же увидел: отхвачены ножом.

— Что с тобой?! — Петр Васильевич тоже вроде перепугался, даже попятился чуть. А Васька сломя голову мчался домой, ощущая животом холод грязных кроличьих лапок. Он оглядывался. Все казалось, что кто-то страшный, жестокий спешит следом, прячась за деревьями, припадая до времени к густой траве. Оставалось пересечь речку, а там — дом, но надорвался Васька, ноги подкосились. А тут хрустнуло совсем рядом…

— Ты чего, Васек? — дядя Коля с сумкой. За хлебом… — Да что с тобой?!

Голова разрывалась от боли, будто не месяц назад, а только что ударили по ней концом ложа.

Сосед взял Ваську на руки, положил себе на живот, мягкий как перина. И сам разволновался, перепугался того непонятного, что с Васькой происходит.

— Обидел кто? Скажи. Счас голову скручу! — И нес Ваську к дому — легко и осторожно, как дитя малое. Посадил на крыльцо, постоял секунду.

— Посиди, отойди немного… Пойду.

Васька вжался спиной в раскаленные упругим солнцем бревна, почувствовал в этом что-то по-матерински успокаивающее, нежное и надежное. Закрыл глаза, войдя в желто-красную глубину солнечного океана. Немного посомневался, потом решился и, скользнув в нее всем расслабленным, обезвешенным телом, потек в ласковое, обезболивающее пространство.

Проснулся Васька оттого, что чуть не свалился с крыльца. По-прежнему выжигало из воздуха влагу отдохнувшее за неделю ненастья белое летнее солнце, высвечивало самые затаенные уголки вытоптанного Машкой и исцарапанною курами двора. Тихо, покойно было вокруг. Над огородом суетились бабочки и маленькие лесные синицы.

Васька вытащил из-под рубашки жесткие кроличьи лапки, положил на ступеньку и стал смотреть на них — уже без волнения и испуга. Что-то странное было в этих лапках, но что — не приходило на ум, да и разморенный сном Васька еще не мог задуматься как следует.

Злой и нетерпеливый топот напомнил ему о несчастной узнице Машке, привыкшей непрерывно наталкивать чем-нибудь свое перекошенное брюхо.