Виктор Пожидаев - Чистые струи

Мать хотела на всякий случай занять денег у соседей, но Валек заупрямился. Ему и думать не хотелось, что зря свозит свое богатство. Сдаст! Он чувствовал, что сдаст, потому что все сделал по уму: шкурки пересортировал и связал в пачки по двадцать штук, на поезд сел во вторник — в среду вряд ли какой магазин будет закрыт. Только не терять времени, нужно со всеми делами управиться до трех, даже раньше — в три паровозик потянет пассажирский вагончик обратно. Эх, ехать бы уже сейчас назад, чтоб все куплено было, все обошлось!

Как здорово все-таки летом! Можно уснуть, отдыхая, у ручья, а проснувшись — сунуть голову в звон прогретых прозрачных струй. И чувствовать, задавив в груди воздух, как полощутся, мечутся под напором отросшие за каникулы волосы. Идешь потом дальше — на шум работающей бригады — и вздрагиваешь от сползающих под рубашку слабеньких ручейков.

В последний раз побывал на своей тропе за неделю до школы. К осени крот становится вялым, ленивым. Отсиживается где-то, не хочет тратить сил на путешествия Всего двух-то и снял. Повязал в пук ловушки, надумал было возвращаться, но такой уж ласковый и грустный день выдался, что невольно отказался от этого решения. Побрел по своей тропе дальше, туда, где не ступала еще его нога и где уже не ставил ловушек незнакомый забывчивый промысловик. Тропа петляла в ельнике, вырывалась на светлые полянки, спускалась в овражки, поднималась на укрытые осинником взгорки. Валек шел, возбуждаясь все больше и больше: на каждом шагу — то свежие, то уже разрушенные дождями и лосиными копытами кротовые ходы. А он-то крутился на бедном пятачке и побаивался чего-то, промысловик!

Разве он мог понять в тот день, что повзрослел немного, окреп и характером, и физически. Что, вырастая, человек чувствует не только тесноту когда-то привычной и удобной одежды…

Сейчас, тоскуя немного по лету, палящему солнцу, тугому ласковому ветерку, напитанному запахами истомившейся хвои, дымами разведенных сучкорубами костров, Валек был уже старше и крепче того Валька, что шел и шел по незнакомой тропе, ощущая растущую радость от появившейся внутри какой-то необъяснимой уверенности в себе, в своих проснувшихся, зазудившихся во всем теле силах. Сейчас он подумал, что можно где-нибудь посреди своей удивительно богатой тропы сделать прочный шалашик и жить там, не тратя времени на поездки домой. Вот это будет охота! С утра до ночи ходок по пять-шесть в оба конца. А шкурки пусть отец отвозит, растягивает и сушит.

Валек вскочил и снова зашагал по купе. Скорей бы лето, хотя бы — весна. А поезд шел и шел. Он вез в город лес, заготовленный, может быть, где-то совсем рядом с Валькиной тропой.

Было еще совсем темно, когда показались первые огоньки огромного старого города. Валек больше не спал в эту ночь, он сохранил вызванное внезапно пришедшими мыслями возбуждение, был бодр и нетерпелив. Ему казалось, что в городе ждут его. Но кто? Может, приемщик пушнины. Обрадуется ему, обрадуется четырем сотням умело снятых шкурок, назначит за них самую высокую цену. Крот-то не огородный, а таежный!

Валек соскочил на засугробленную узкую платформу и, цепляясь разношенными валенками за угловатый чемоданчик, побежал к автобусной остановке.

Автобус шел так долго, что казалось, будто он сбился с пути и кружит вокруг города. Заходили и выходили люди в спецовках, пахнущих совсем не так, как у лесорубов. Что-то тяжелое и солидное было в этом запахе. Потом остановки стали чаще, а пассажиры — в чистой удобной одежде. С сумочками, портфелями. Валек присматривался к шубам. Иногда понимал: эта из белки, эта из ондатры. Но были и такие, что хоть всю жизнь думай — из чего она, не догадаешься. Свет-то вон какой! Сколько зверья всякого — и нашего и заморского.

Но шубы из крота Валек так и не увидел. А хотелось поглядеть, во что превратятся лежащие в его чемоданчике пятиугольники легких шкурок.

Вот и главная улица, на которой нужно отыскать столько раз снившийся ему сказочно богатый, набитый таинственными припасами охотничий магазин.

Было уже почти светло. По главной улице шли звенящие трамваи, их обгоняли, оставляя за собой длинные белые облака то ли дыма, то ли пара, серые легковые машины. Город был в тисках мороза, и Валек ойкнул, выскочив из прогретого уставшим мотором и множеством людей большого автобуса. Сразу защипало нос, а ресницы покрылись влажным белым пушком.

Валек дважды отогревался в подъездах, прижимаясь к горячим ребристым батареям, пока не оказался в заставленном пустыми дощатыми ящиками обширном дворе. Не думал он, что вход в охотничий магазин будет такой неказистый: низенькая, обитая почерневшей фанерой дверь едва открывалась, зарываясь в подмерзший сугробик. Чем-то полюбилась она бездомным городским псам — на фанере настыли многослойные желтые потеки. Посыпали бы у порога махорки, что ли!