Мартин Уиндроу - Сова, которой нравилось сидеть на Цезаре

Когда Мамбл только появилась в моей квартире, огромный папоротник рос в горшке, установленном на деревянной подставке в углу гостиной, возле панорамного окна. После того, как сова дважды разбивала горшок во время своих военных игрищ, мне надоело собирать рассыпанную землю с ковра. Я поставил горшок с папоротником на западный подоконник и защитил от новых нападений стратегически расположенной шторой и большим, зловещего вида марокканским колючим растением. Сове должно было хватить здравого смысла держаться от него подальше. Поскольку подставка пустовала, я решил заменить комнатное растение в горшке массивным бюстом Германика Цезаря (старшего брата Клавдия и – если верить Тациту – лучшего представителя этой не самой благонадежной семьи).

Мамбл быстро привыкла к этому изменению интерьера, с удовольствием усаживалась на голову генерала и проводила на ней по несколько часов. По моему мнению, это придавало комнате довольно стильный вид в духе Эдгара Аллана По. К счастью, макушку Цезаря было довольно легко чистить. Когда сова хотела полюбоваться закатом, я предлагал ей устроиться на большом керамическом бочонке, который специально для нее поставил на западном подоконнике – на разумном расстоянии от марокканской колючки. Это сову вполне устроило. Время в гостиной она делила между дверью, бюстом Цезаря и своим бочонком.

За два года у нас с Мамбл сложился вполне комфортный и удобный для обоих распорядок дня.

Я приходил домой вечером. Сова слышала, как я вставляю ключ в скважину, и до меня доносился тонкий, переливчатый звук, издаваемый на балконе. Когда я выходил на балкон, сова всегда сидела в своем убежище, выставив голову. Несколько минут она ухала, а потом перебиралась на жердочку у порога. Закончив процесс пробуждения, она ждала моего появления в клетке. Иногда Мамбл садилась на мое плечо, чтобы поздороваться (когда холодными вечерами она пощипывала клювом мои усы, от нее пахло холодной мокрой галькой – никакого зловонного дыхания, характерного для плотоядных и даже для собак). В другие моменты она прямо с порога прыгала в открытую корзинку – одним точным прыжком, не задерживаясь на жердочках. Когда я оставлял сову летать в квартире в мое отсутствие, она всегда прилетала, садилась на мое плечо и начинала нежно что-то бормотать мне на ухо. Поскольку от природы сова – создание, привыкшее большую часть жизни проводить в одиночестве, такое поведение было не просто знаком того, что ей приятно общество – Мамбл узнавала именно меня и относилась ко мне не так, как к другим. Начиная со второго лета, она стала воспринимать окружающих весьма враждебно. При любой возможности она старалась на них напасть, теплых приветствий удостаивался только я.

Даже если была такая возможность, сова никогда не пыталась уклониться от моих прикосновений. Когда она устраивалась на голове Цезаря, а я проходил мимо, то не мог устоять перед соблазном погладить ее по голове или потереться носом о ее пушистую грудку или лоб. Иногда она принимала эти знаки внимания безразлично, а порой отвечала тихими звуками, переступала с лапы на лапу и очень осторожно и ласково клевала меня в нос. Но она никогда не пыталась защититься от меня или улететь.

Сова ни разу в жизни не поранила меня, даже когда ей не хотелось садиться в корзинку и перебираться на балкон. По утрам у меня не всегда было время дожидаться, когда она сделает это по доброй воле, и порой приходилось применять силу. В таких случаях я снимал ее с пяти или шести любимых жердочек. Чтобы взять птицу правильно, нужно подставить руку к ее лапкам, и она перейдет на нее. Когда мне приходилось брать Мамбл с таких мест, где воспользоваться подобным приемом не удавалось, я просто подсовывал ладонь под ее лапки. Она считала это явным проявлением невоспитанности, но была слишком занята удержанием равновесия. Когда я наконец хватал сову, она приходила в ярость. Мамбл начинала отчаянно чирикать и клевать мою руку, но делала это очень осторожно и никогда не использовала когти. Мне такое поведение казалось исключительно осознанным, и я не переставал этому удивляться.

Сова пролила мою кровь один-единственный раз, и это была целиком моя вина. Я стоял прямо на ее пути, когда она тихо и бесшумно летела по квартире. Хотя она перевернулась в воздухе, чтобы не задеть меня, выпущенный коготь полоснул меня по щеке, как бритва.

С другой стороны, Мамбл часто сама напрашивалась на мои ласки и делала это, не только сидя на моем плече. Иногда, сидя на плече, она наклоняла голову и начинала ухаживать за моей бородой, издавая свои автоматные очереди. Однажды я накормил ее и оставил дверцу ночной клетки открытой, чтобы она могла полетать ночью. Сова неожиданно запрыгнула мне на плечо с куском цыпленка в клюве. Она постоянно наклонялась к моему лицу – ей явно хотелось найти мой рот и накормить меня. Когда я уклонился от этих лестных, но весьма нежелательных попыток, сова попыталась засунуть скользкий кусок мне в ухо.