Мартин Уиндроу - Сова, которой нравилось сидеть на Цезаре

Мамбл легко можно отвлечь, кинув карандаш на мраморный журнальный столик. Она сразу же пытается его поймать, хватает клювом, поднимает, снова роняет и начинает все сначала. Иногда сова занимается подобными играми по всей квартире. Я специально подвесил для нее карандаш на жердочке на тонком кожаном шнурке, чтобы, стоя на подносе, она могла дотянуться до него лапкой. Игрушка сове понравилась – она хватала карандаш, кусала его, отталкивала и хватала, когда карандаш снова к ней приближался.

Я заметил, что Мамбл довольно быстро устает после активных занятий и погружается в дрему, чтобы восстановить силы. Иногда она спала, поджав одну лапку, наверху двери, но чаще устраивалась на своем любимом месте – в уголке верхней полки шкафа в коридоре. Она поджимала лапки и ложилась ничком.

Несмотря на периодические детские выходки, чаще всего Мамбл вела себя вполне миролюбиво. В спокойном состоянии ей доставляло истинное удовольствие прихорашиваться. Когда она сидела рядом со мной, я осторожно поглаживал ее пальцем по голове. При первом прикосновении птица поворачивалась и наклоняла голову. После нескольких поглаживаний она впадала в транс, прикрывала глаза, опускала голову и распушала перья, наслаждаясь ощущениями.

Я не рассчитывал на проявление дружеских чувств со стороны Мамбл. И для меня стало приятной неожиданностью, когда она начала сама инициировать подобные ласки. Чаще всего это происходило, когда сова впервые видела меня утром. Если птица сидела в ночной клетке, то стоило мне войти в кухню, как она тут же спрыгивала на пол, застеленный газетой, и затягивала свою нежную песню: « Ву-у-у-у… ву-у-у-у… », забившись в угол клетки и низко опустив голову. Я открывал дверцу, сова вскакивала на жердочку у порога и смотрела на меня, сонно моргая. Я моргал ей в ответ. Когда я наклонялся к ней, она поворачивалась ко мне, закрывала глаза и нежно пощипывала мою бороду, когда я терся лицом о ее перья. После такого взаимного приветствия Мамбл решительно перепрыгивала на мое плечо и каталась на мне по квартире, выбирая подходящую жердочку.

Я не всегда запирал сову в клетку на ночь. Когда я выходил из спальни, она обычно сидела в полумраке на своем любимом ночном месте – на приоткрытой двери ванной. Я уходил и включал свет. Тогда она спрыгивала на душевую стойку, потом на стенной шкафчик. Там Мамбл сидела, крутя головой, и рассеянно клевала мою руку, когда я на автопилоте тянулся за пеной для бритья. Когда я намыливал шею, сова тут же перепрыгивала на мое плечо и разворачивалась к зеркалу. Она никогда не демонстрировала обычной для животных реакции на зеркало – не пыталась найти там другую сову. И это было очень интересно, поскольку с другими сородичами она общалась очень мало – лишь маленьким птенцом и в течение тех двух дней, что провела на «Уотер-ферм». Чтобы животное узнало в зеркале самого себя, требуется высокое самосознание, которое считают признаком развитого интеллекта. Иногда Мамбл начинала щелкать клювом над моим ухом, производя звуки, напоминающие приглушенную автоматную очередь.

Закончив бриться, я отправлялся в душ. Этот процесс ее практически не интересовал – и слава богу! В первые дни она садилась на душевую стойку и наблюдала за мной сверху. Я переживал: не захочет ли Мамбл познакомиться со мной поближе, когда я выключу воду? Находясь без одежды, я не мог не думать об острых совиных когтях.

Обычно, когда я включал душ, сова улетала, но каждый раз, стоило шуму воды прекратиться – обычно в такие моменты я сидел на краю ванны и вытирал ноги, – раздавался вопросительный писк, и сова появлялась вновь. Она с явным интересом выглядывала из-за двери ванной. По какой-то причине ей казалось, что это лучшее время, чтобы ее приласкали и погладили.

Двумя-тремя прыжками она приближалась ко мне, раскрыв крылья, словно веер. Затем она запрыгивала мне на колено и придвигалась все ближе, чтобы оказаться прямо под моим подбородком. Сова устраивалась поудобнее, издавала пару звуков и поднимала ко мне лицо, приоткрыв клюв.

Я сдавался и наклонялся, чтобы зарыться носом в перья. Мамбл прикрывала глаза третьим веком и начинала крутить головой, чтобы насладиться лаской. Сова опускала голову и распушала все перья. Голова все глубже уходила в эти перья, и птица превращалась в большой пушистый шар. От ее перьев исходил запах чистоты, тепла, шерсти и, как это ни странно, печенья. Когда я отрывался от совы, она издавала недовольный звук. Больше всего ей нравилось, когда я поглаживал треугольник коротких перышек над клювом и между глазами. После нескольких минут такой ласки она начинала крутить головой, подставляя мне самые чувствительные места – чаще всего опушенные кончики больших ушных раковин, скрытых за краями лицевого диска.