Н. Денисов: Арктический экзамен

А Вася уже плывет на подмогу деду. Размашисто, будто силясь выскочить из воды, плывет Вася.

— Не толкайся, не толкайся. Растолкался тут! — выплевывает воду Глушаков, почему-то противясь помощи. То ль от страха, то ль от ледяной воды несет околесицу.

— Подгребайте к борту! — злится Вася, подтягивая его за рукав.

Подали длинный шест, и Вася, уцепившись за конец, тянет деда к веревочной лесенке.

— Не толкайся! — зябко огрызается тот, развеселив неожиданно собравшийся на палубе народ.

— Ай да моржи! — уже пробует кто-то шутить, когда сильные руки матросов подняли Глушакова из воды.

Накинули на Васю полушубок и повели обоих в сушилку «Северянки». Доктор со спасателя принес баклажку со спиртом. Спросил о самочувствии и приказал принять из баклажки «сколько душа желает».

Разводит пар котельный машинист. В последний раз разводит, он тоже завтра улетает вместе с палубной командой. И теперь нагоняет жаркого духу во все закоулки станции, словно в память о себе…

А они лежат на горячих батареях сушилки и молчат. В иные дни было здесь шумно, матросы развешивали сырые куртки и ватники, а теперь Пятница приволок матрацы, завалил пострадавших одеялами.

— С крещением вас! — И ушел.

— Согреваешься, Василий? — наконец ожил дед.

Вася подрыгал ногой под одеялами, подавая знак, что «живой», чувствуя, как растекается по телу потеплевшая кровь.

— Хык! — откликается под одеялами Милован — опять, мол, дед понес околесицу — и, выпростав руку, тянется к баклажке

— Вася, ты слышишь? Ты у меня вроде крестника теперь. Будешь у меня в семье, всегда приму лучшим образом.

— Да ладно вам!.. Где кока посеяли? Тут его невеста дожидается.

— Какая невеста?

— Нина Михайловна прилетела из Москвы… Полномочный представитель треста! — Вася опять хмыкнул и неожиданно запел:

Я помню тот Ванинский порт

И борт парохода угрюмый…

— Вася, — позвал дед, — ты чего это?

Тот не ответил. Вася жалел себя. Он вспоминал свою жизнь. Короткой еще была Васина жизнь.

В коридоре за дверью шелестели по линолеуму шаги.

— Смотрите-ка, поют, Нина Михайловна! — сказал там, за дверью, Пятница. — Может, навестим? — он взялся за скобку.

— Пусть еще погреются, пусть! — остановила Нина Михайловна. — Бедненькие.

Стонет ветром ночь. Последняя для палубной команды. Первая ее — опять на борту «Северянки».

Добралась она сюда еще днем. Удивительно было, как это разминулись с Виктором? Вообще разминулись на пристани со всеми! Пятница рассказал ей, как ходили они по городу, как Виктор остался еще «погулять», но промолчал о полученном им письме. Он видел, что она печалится, старается не подать виду, но печалится, и он уже несколько часов занимал ее разговорами.

— Кто еще из ваших улетает? — она хотела спросить, брал ли билет на самолет Виктор, но не решилась на прямой вопрос. Пятница понял.

— Бузенков чемодан укладывает. Мещеряков ждет перевод на билет.

— Не жаль расставаться?

Она подумала, что опять выдала свою печаль. А ведь себя спрашивала: не жаль?

Пятница подумал: «Красивая женщина! И любит! Любит же… Куда смотрит Виктор?»

Под утро ветер стих «и — на небо выкатила ясная луна. На «Северянке» никто не спит. Глебов с командой давно собрали чемоданы, ходят отрешенно — торжественные. Не сидится им. В мыслях они уже далеко, предвкушают другие встречи.

Посмеиваясь, заходят в рубку «пострадавшие». Распаренные от жары и крепкого сна, они все же стараются держаться бодро, но виноватый взгляд деда выдает их состояние.

Сюда же поднялись Иван с Ниной Михайловной. Давно попыхивает сигаретой Бузенков, смущается, как всегда, Миша Заплаткин.

Иван испытывающе посматривает на «героев», о которых только и разговоров было уходящей ночью. Они вроде бы даже ростом сравнялись. Шерстяной олимпийский костюм деда висит мешковато — осунулся, похудел Глушаков. Жестковатый взгляд Милована, который всегда тревожил Пятницу — не по годам суров человек, тоже несколько смущен и растерян, словно он виноват в приключении деда.

Нина Михайловна с любопытством поглядывает на молодых парней, они как-то неожиданно резко обозначились своим возрастом на фоне Глушакова и Пятницы. «Какие еще мальчишки! — думает она. — Вот так же Нюра Соломатина говорила: ребятишки, ах ребятишки… Но идет жизнь, катится». Она подумала еще, что у нее не все еще позади, хотя, — господи! — двадцать восьмой год… Катится, катится… Тогда в Нефедовке ждала — приедет Виктор. И вот теперь — сама, сама… Как все сложится дальше, как?