Н. Денисов - В чистом поле - очерки, рассказы, стихи

Далее стуки шумского топора-молотка раздавались при возведении кособоких сараев. Ах, подводил глазомер подслеповатого мужичка, учившегося когда-то плотницкому делу – «не настоящим образом». А я, намаявшись звуками монотонной топорной «музыки», как-то сказал мастеру: «Сменил бы ты орало на перо!» Сережа ответил тем, что забил гвоздями-сотками калитку в совместном заборе, через которую мы ходили в «гости» друг к другу. И по банному делу. Обнаружив заколоченный и для большей неприступности заваленный навозом «дружеский проход», понял я, что баню надо строить свою, суверенную. К тому и приступил, взяв за ориентир окуневскую баню «по-черному», где в детстве так хлебнул угара, что едва отпоили парным молоком…

Не стану утомлять тебя, читатель, нестроениями в дачных делах, но сей, шокировавший округу, случай – нельзя не обнародовать.

На кромке моей приусадебной территории, теперь вовсе впритык к погранзабору, росла старая роскошная черемуха, по весне она, в пору цветения, украшала местность, превращаясь в белый, благоухающий на всю улицу, ароматный шар. Внутри этого прохладного, тенистого шара – выщелкивал очень талантливый солист-соловей.

Побывав в такую пору в Кармаке, поэт Анатолий Кукарский, восторгаясь роскошным цветением, «нашел» здесь название своему новому сборнику стихотворений – «Черемуховые холода».

Однажды иду с электрички, жажду услышать соловья, но с переулка вижу: цветущего шара – нет. Все, что обильно свисало через забор в сопредельную ограду, отпилено, отрублено, откромсано. А на лавочке возле своих ворот, посреди благоухающего мая. словно бы только что вернувшийся из глубины сибирских руд, сосед мой – в треухе цвета осеннего можжевельника, в ватных штанах, в валенках с калошами.

«Зачем черемуху угробил?» – кричу хозяину двух бань и огорода. – «Не понимаешь? Все дожди с куста скатываются под мою избу, нижние венцы уже плесенью взялись…» – «Такую красоту загубил, эх, Сережа!»

Оскорбленная душа продолжила горькими строчками:

Но я еще пытался склонить Сергея к выпуску газеты, к поиску спонсорских средств, к писанию горячих материалов. В начале, завершив свои начальнические хлопоты по переезду писательской организации из Дома Советов в деревянный особняк на улице Осипенко, чем создал у нас полный раздрай, не всем нравилось переселение к «черту на кулички», он поневоле писал, но без огонька, без того, что называется – положить себя на алтарь Отчизны своей.

Да что я о высоком, об «алтарях Отчизны»! Шумский, с чего, до сих пор не пойму, получивший от кармациких мужиков тихое прозвище «еврейчик», в основном специализировал перо на оазисе своего хорошо возделанного огорода, на проказах кротов да хомяков, что чинили урон заготовленной им на зиму картошке. Иль возвышался до лирического воспоминания о далекой, из детства, конюшни, в коей «увековечивал» мерина по кличке Байкал.

Образчик шумского стиля на конскую тему: «…Исхудавший больной Байкал сидел на подвернутой правой ноге, левую далеко выставив вперед, и часто пукал, словно из пулемета строчил».

Представьте-ка! Пошловатый ловкач какой-то, а не старый колхозный трудяга, о котором не грех бы сказать доброе слово.

Как-то, привычно сутулясь и как бы разглядывая что-то на полу сквозь толстые стекла своих очков, Сережа раздраженно бросил мне: «Моя должность не позволяет мне заниматься политикой»»

Резонно: не по зубам это хозяину двух бань и огорода, автору хилых сочинений про мерина, про беспокойных кармацких грызунов!»

К октябрю 93-го года, когда в Москве произошел кровавый переворот, когда президент РФ – выходец из уральской деревни Будка Борис Ельцин – вместе со своими приспешниками – черномырдиными, ериными, грачевыми, немцовыми и лужковыми – приказал расстрелять из танковых пушек мятежный Верховый Совет России (фактически расстреляв историческое прошлое страны), нагромоздив горы трупов, многие патриотические издания в столице и других городах были разгромлены. Их редакторы и сотрудники скрывались по глухим «норам» и лесам. Нас в Тюмени не тронули. И я вместе с новым техническим секретарем и отважным журналистом Петром Тарасовичем Григоровым готовил к выпуску очередной номер «Тюмени литературной». Добрую треть его составляли «мнения и отклики» на кровавые события в Москве. Не все в России струсили и запечатали свои рты, страшась репрессий обезумевших демократов. И в эти черные от танковых залпов дни в Тюмени нашлись люди, согласились на открытые интервью, на краткие заметки по поводу кровавых дел в России. И мнения эти были мной обнародованы в «ТЛ».