Н. Денисов - Пожароопасный период

По генетической наследственности от каких-нибудь дальних предков или по какой-то иной причинной связи, пробудилась вдруг в ней тяга к накопительству, к роскошной жизни. Появился в ней и твердый бойцовский характер.

Сдала она Ромку в лечебно-трудовой профилакторий. И окончила без него два курса торгового техникума заочно. Дочка росла смышленой, старательной. И она уже работала на крупной торговой базе. Подходила очередь на квартиру.

Он и вернулся как раз к получению этой квартиры, дали дополнительную жилплощадь и на него. И не пил несколько месяцев. А как сорвался, так и пошло старое.

Дальше история станет повторяться. И представить ее нетрудно: было еще одно заточение Ромки в ЛТП, возвращение, клятвы в любви. Он любил ее, любил. Прощение. И она вдруг вспоминала лучшие их годы, плакала у него на груди и они засыпали вместе.

Потом был развод, начало дележа квартиры, который она скоро погасила, откупившись от Ромки двумя тысячами.

И вот последние два месяца наблюдаю из окна по утрам одну и ту же картину.

Небольшой колок тополей с зеленоватой кожицей стройных стволов. Снежные теремки на гаражных крышах, сейчас уже основательно подтаявшие. Середина марта. Весна. По утрам еще хрустит ледок под каблуками, свежо по-зимнему. Но высокое небо и редкие кучевые облака – весенние.

Вот прилетел грач, сел на провод. Взъерошенный, худой, едва держит равновесие.

По пустырю, за гаражами, идут еще зимними тропинками люди. Мне тоже пора выходить. Но я чего-то медлю.

Вот и она, Клара Павловна, в том же темно-коричневом пальто, изящных сапожках, но уже в легкой весенней шляпке. С ней рядом, на полшага сзади, шагает высокий мужчина в синем пальто с погонами летчика гражданской авиации. Мужчина о чем-то говорит. И я вижу профиль ее фарфорового лица. Профиль кивает. И крашеные губы растягивает улыбка.

Потом она выводит машину из гаража, торопливо протирает лобовое стекло и, стукнув дверцами, они оба садятся в «жигуль». Автомобиль еще какое-то время, прогреваясь, выбрасывает из выхлопной белые фарфоровые облачка дыма. И я почему- то жду в, эти минуты: вот появится сморщенный, маленький человечек.

Нет его.

Месяц назад Ромка-учитель привязал веревку за колено вытяжной трубы в кочегарке школы, надел на шею петлю, прыгнул в пустую угольную яму.

Январское, воскресное еще сизоватое, раннее утро. Разбухшая от стужи, каменной тяжести, вагонная дверь. Ледяные ступеньки. Могильно-стылый пенал тамбура. Кашель и пар выдохов. Сразу, за какие-то минуты, озябнув на открытом, как полигон, перроне, подошедший пригородный поезд брали молчаливым приступом. Два паренька в кроличьих шапках, завязанных под подбородком тесемками, в болоньевых курточках, делавших их похожими на близнецов, первыми повисли на поручнях.

Кандидат наук Красильников, отпустив жену, ринувшуюся в передовые цепи атакующих вагон, перекинув обе лямки рюкзака на правое плечо, стал ждать конца посадки. Он знал, жена, как всегда, удачно пробьется, протиснется, займет удобное местечко у окна со столиком. «Ладно, пусть займет хоть себе, – подумал Красильников, – ему можно и постоять – езды до места какой-то час». Рядом встал мужик с отечной щекой и путейской тужурке. Возле ног его, дрябло переступая на высоких костистых ногах понуро торчал гладкошерстный худущий дог. Пес время от времени поднимал на мужика доверчивый в свете перронного фонаря взгляд, но тотчас ронял его, и тяжелая с полуведерный чугун голова пса неестественно дергалась.

– Дог! – сказал Красильников, не ожидая никакого ответа. Просто больной вид когда-то красивой породистой собаки вызвал у него чувство жалости.

– На вокзале подобрал, – прокуренной хрипотцой произнес путеец. – Поманил, а он и рад.

– Потерял кто-то, может, бросили! Оголодал, – сказал Красильников сочувственно.

– А ничего, шапка добрая выйдет! – путеец добродушно потрепал безвольного пса по ватному загривку и втолкнул в морозный тамбур.

Красильников вошел последним. Путеец собрался еще продолжить начатый разговор, проскрежетал, мол, воскресенье, людей едет много – и на дачи, и в деревни к родне, могли б еще пару вагонов прицепить. Красильников не ответил, со злостью на путейца нажал на ручку двери, протиснулся в нутро вагона. В тесном чреве его было хоть и темно, но теплее. Плакал ребенок, ругалась какая-то старуха. Кто помоложе, вздымали над головами сумки, авоськи, устраивали их на верхние полки. Устраивались сами. Обычная посадочная толчея, которую Красильников раньше принимал привычно, без лишних нервов.