– И недопустимо, что на ферме Алехинской от непотушенной папересы сгорел примитивный конный двор. И совсем безобразие…
Я зажал рот ладонью, чтоб не расхохотаться: ни «папересы», ни «примитивного конного двора» в тексте не было. Наверное, он настолько затвердил в памяти прежние факты «загораний», что машинально, в экстазе начал выдавать заново. Ждал я нового перла, но за окном, на церковной колокольне, бухнул басовой колокол: «Бу-ум!»
– Бу-ум! – пронеслось по проводам, по селениям, по весям, от деревни к деревне. – Бу-ум! – раскатилось по квартирам прокаленного сушью Городка, – бу-ум! – по гаражам и мастерским, – бу-ум! – по цехам сапожной и мебельной фабрик, где – известно со вчерашнего вечера! – продавался конь, по полянам пионерлагерей, по излучине реки и еще под самое нёбо, в синеву, в космос.
– Недопустимо оставлять детей у газовых баллонов.
– Бу-ум! – и еще вдогонку малиново, хрустально зазвякивали малые колокольчики-подголоски.
– Нельзя в электропробки ставить так называемые «жучки».
Бум! Бум! Бум!
А колокольчики! Колокольчики сходили уже с ума, будто сотни наряженных в ленты троек, неслись по широкой русской степной равнине, и не было ни удержу, ни преграды, ни, черт возьми, какого-нибудь оврага, кручи на пути, чтоб сорвались, ахнули со всего маха вместе с телегами и ездовыми в преисподню. Чтоб уж заглохли, замолкли, запропали. Но куда там!
Мне было в пору опуститься на колени и окрестить лоб. Но, подбираясь широкими шагами к окну, к форточке, я взглянул на капитана. Он орлом восседал на стуле и заученно, безостановочно рубил в микрофон, будто ставил боевую задачу выстроенному поротно на плацу стрелковому батальону. Погоны с четырьмя звездочками на каждом приподнялись над плечами, будто крылья перед мгновением взлета. Черная с проседью прядь волос расчеркнула незагорело-матовую выпуклость лба с бисеринками пота. А ладонь правой руки, занесенная на уровне глаз, чтоб в очередной раз откинуть назад волосы, казалось, рубанет сейчас сабельным ударом и одновременно раздастся зычное «В ружье!» И тогда.
Колокольная вакханалия за окном не унималась. Но, прикрывая форточку, я все же разобрал, что там говорит Талынцев. Голос его накалился настолько, что хватило бы малой порошинки – взорваться, раскатиться по камушкам этой шлакоблочной студии вместе с аппаратурой, черным лакированным памятником рояля, вместе с нами!
–. И на современном этапе. А сейчас особенно надо быть осторожным с огнем, потому что сухая степь – это пороховой погреб.
– Бум!
Я поморщился: прикрытая форточка ничего не изменила.
– Бум! – колокол бил все так же разбойно, но реже.
Ударило в последний раз. Я глянул на Талынцева. Он подал мне знак, что закончил.
– Уважаемые товарищи, вы слушали передачу районного радиовещания. До свидания! – сделал я последнее усилие над собой, не решаясь дать информацию о следующей передаче, резонно полагая, что она для меня первая и последняя, выключил микрофон.
Мы вышли с Талынцевым на улицу. Капитан держался бодро, удовлетворенно. И я понял, что он кроме себя ничего не слышал.
Не забывайте нас, – вяло произнес я.
– Как только. Так я всегда готов! – козырнул Талынцев и крепко, по-солдатски, пожал на прощание руку.
Я огляделся. В Городке было относительно спокойно, если не считать буланого коня, летевшего красивым галопом со стороны мебельной фабрики. Он промчался, обдавая меня искрами из-под копыт, разгоряченным лошадиным потом. И тонкие ноги коня в белых, до коленных чашечек, чулках замелькали уже вдали, в улице. «Куда же ты, милый, несешься! Остановись, собьют, покалечат!» – с грустью и восхищением смотрел я вслед буланому.
Машины от коня шарахались.
Но это был последний осколок вероятных событий, что произошли в те полчаса моего вещания на район и Городок.
4
А Городок полон разговоров и слухов. Говорят о разном. Выделю наиболее глобальное. Но стоит уточнить, что описываемое время – год наиболее сильной активности солнца, а космические ракеты понаделали в атмосфере столько дыр, что удивляться и не верить нельзя.
Первыми, как это ни странно, колокольный радиогром услыхали на полевом стане деревни Травкино механизаторы. Там еще весной один смышленый человек из дирекции совхоза предложил повесить на столбе громкоговоритель, чтоб труженики, обедая-ужиная, одновременно впитывали и политические события.
И вот над головами бухнуло раз, потом другой, потом третий. Померещилось, что это Москва дает точное время – семнадцать часов по-местному. И значит, решили мужики, до закрытия винного магазина осталось всего ничего. Комбайнеры кинулись к комбайнам, трактористы завели тракторы, шоферы – грузовики. И вся армада техники, дымя и подпрыгивая на ухабах, ромбовидным строем двинулась к деревенскому гастроному.
Читать дальше