Светлозар Игов - Олени

Свистящая дрожь до предела натянутых ветром парусов — самый чистый и свободный звук на свете — и резкие всплески распарываемых лодкой волн сливались в какую-то удивительно звонкую мелодию.

Старик на корме держал в одной руке руль, а другой ловко, с помощью канатов, управлял парусами. Я сел у мачты с подветренной стороны, а Елена — на самом носу яхты, слегка откинувшись назад, на руки, и подняв лицо к солнцу. Она сидела с закрытыми глазами, встречный ветер трепал ее волосы, время от времени закрывая лицо, осыпаемое блестящими брызгами. И девушка, озаренная солнцем, и такая разная, но одинаково сияющая синева моря и синева неба над ним сливались в один образ, образ счастья, которое — я знал это — останется со мной навсегда.

Я взглянул на старика, который тоже смотрел на эту красоту перед собой, продолжая рулить. Он поймал мой взгляд, передвинул во рту свою трубку и одобрительно кивнул в сторону Елены.

Перебравшись по дрожащему от стремительного движения корпусу лодки вперед, я обнял ее за плечи, она открыла глаза, блаженно улыбаясь под лаской солнца, и снова повернулась к морю, потом ловко оседлала нос лодки, свесив ноги над водой, которая с тонким свистом разрывалась на два потока, бегущие по сторонам лодки к ее корме.

Встав сзади на колени, я обхватил ее за плечи, глядя, как и она, вперед, на далекий горизонт, где обе синевы сливались в почти невидимую линию.

И ощутил нежную силу встречного ветра (и как только умудряются яхтсмены ловить и использовать силу и направление почти всех ветров, для меня остается загадкой) и сверху посмотрел на лицо Елены — ветер заострил его черты, и оно показалось мне другим, более взрослым, что ли (как будто я видел ее в другое время), но еще более прекрасным. Она почувствовала мой взгляд и положила свою ладонь на мои руки, сомкнутые на ее груди и ощущавшие одновременно и тепло ее тела, и пронизывающий холод ветра.

И мне казалось, что мы не мчимся по морскому простору под распущенными парусами лодки, а летим над ним.

И что этот полет бесконечен, он — навсегда.

Примерно неделю мы жили в известном рыбацком городке, который летом превращается в богемную столицу артистического мира — по его улицам прогуливались или кисло скучали за столиками кафе, вынесенными на тротуар, мрачные бородатые художники и суетные улыбчивые актеры, любопытные молодые писатели и величавые ленивые мэтры, самовлюбленные плейбои и длинноногие манекенщицы (всё то «общество», что толпится зимой на столичных тусовках и премьерах) вперемежку с несколькими местными чудаками, изображающими из себя морских львов, жадными на приключения иностранками и невесть откуда набежавшими зеваками. Насытившись, мы с Еленой на третий день открыли для себя безлюдный пляж на юге, довольно далеко от известной черной скалы, до которой обычно простирались интересы пляжных эксцентриков.

Небольшая песчаная отмель была закрыта от города высокими скалами, а с другой стороны тянулись заброшенные огороды, за которыми начинался заросший кустами смешанный лес. В самом дальнем краю пляжа мы обнаружили какую-то хибару и решили расположиться здесь. Но поскольку наш нехитрый багаж остался в городской квартире, я отправился за ним.

До города было два часа ходу, и сначала узкая тропинка ползла через скалы, в расщелинах которых кипели разбивавшиеся о камни волны, потом выбиралась на мягкую проселочную дорогу через виноградники и в конце концов выходила на асфальтированное шоссе. Я забрал из квартиры наши рюкзаки и прошелся по главной улице, петляющей между старыми рыбацкими домами. Питейные заведения уже начали заполняться рано покинувшими пляж отдыхающими, и за одним из столиков перед корчмой «Стратис [11] Стратис (греч.) — улица. моряка» я заметил знакомую компанию, но решил не подходить к ним и свернул в сторону.

В тот момент я не испытывал желания кого-либо видеть, даже Елену. Я ощущал себя одиноким и абсолютно свободным, мне даже стало легче без любви. Мимо меня по нагретому дневным солнцем асфальту пролетали редкие машины, потом из одичавшего виноградника повеяло теплой предвечерней тишиной, я отщипнул несколько виноградин от еще зеленой грозди, и их терпкий вкус освежил меня. Подумалось даже — вот так бы идти и идти, бесцельно, куда-нибудь, но тут же почувствовал, как этот глоток свободы еще сильнее связывает меня своими нежными путами, узами сладкого рабства любви. И с тревогой подумал: а вдруг я не застану на пляже Елену, вдруг она исчезла? Я ускорил шаги, пробираясь извилистой тропинкой среди скал.