Светлозар Игов - Олени

Я присел в кресло рядом с открытой на террасу дверью. Дед Йордан уже гасил лампы, и постепенно весь большой зал погружался в полумрак, лишь через дверь проникал мягкий свет гаснущего дня. Подул ветерок, я почувствовал легкий аромат розы — у самой двери на террасе цвели розовые кусты. Глубоко вдохнув свежую, с примесью аромата роз, воздушную струю, я ощутил и еще какой-то запах, идущий из полутьмы зала, слишком давно стоявшего закрытым, — наверное, плесень, что-то затхлое, неприятное. Запах роз и плесени!

Я вышел на освещенную солнцем террасу с цветами, и дед Йордан стал закрывать за мной двери в зал.

Постояв немного на террасе, я подумал, что неплохо бы принести сюда один из моих шезлонгов, и пошел к озеру прогуляться.

Все последующие дни в легком, приподнятом настроении я бродил по окрестным лесам, великолепным в своем пестром осеннем одеянии, знакомясь с ними.

В один из дней я заметил, что мои часы остановились — очевидно, я забыл их завести, а стенные уже бог знает, сколько времени стояли, их большой маятник с блестящим металлическим диском замер в торжественном покое. Я задумался — а сколько дней вообще я пребываю в этом лесном раю? Попытался посчитать — по моим расчетам выходило одиннадцать, впрочем, я не был так уж уверен, ведь дни здесь стали походить друг на друга, сливаясь в единое спокойное и не слишком различимое солнечно-лесное-озерное воспоминание. Когда, например, мы с дедом Йорданом ходили на пасеку — на пятый или шестой день? А сколько уже дней я купаюсь в озере? — Семь или восемь, потому что только на третий день я устроил себе первое купание в этих горах. А когда я учился ездить верхом на Белой, на четвертый вроде? Во всяком случае, я записал в какой-то тетрадке, которую нашел в письменном столе, что уже одиннадцать дней нахожусь в заповеднике. И решил, что единственный способ снова вернуться во время — сделать солнечные часы. Самые примитивные. Отыскав тонкую прямую рейку, я заточил ее с одного конца и с помощью столярного нивелира, который дед Йордан обнаружил в одной из кладовок (то ли в сторожке, то ли во дворце), буквально забитых массой полезных вещей, воткнул ее вертикально между двумя плитами перед террасой. На четвертый день после этого (солнце уже было ниже, а тени длиннее, что облегчало мою задачу) я сумел найти самую короткую тень, отбрасываемую рейкой. Это был час полудня, midi, юг, зенит. Потом я поставил свои часы на двенадцать, завел их — и так снова вошел во время.

Только вот — в какое?

Во время Анаксимандра, подарившего грекам солнечные часы, или библейского царя Хискии, который открыл их для своего народа? А кто были те, кто задолго до них сделал то же самое для персов, египтян или еще более древних, неизвестных нам, народов?

Что касается года, то тут мне все было яснее ясного, хотя он очень мало значил в этих глухих горах, где время нужно было не считать, а наблюдать, и важно было знать не год, день или час, а — солнечно или тепло на дворе, стоит лето или зима, утро или вечер, то есть то, что определяло мою жизнь здесь.

Как-то в необычно теплый, почти летний полдень я побежал к озеру искупаться. Все дни перед этим вода в нем была довольно прохладной, и мне приходилось долго плавать, чтобы согреться. И в этот раз я трижды переплыл на тот берег и обратно, а когда вылез и рухнул на махровое полотенце, почувствовал стук своего сердца — оно билось быстро, надежно и сильно. Я посмотрел на часы — оказывается, я плавал около часа. Был точно час дня.

А на самом деле? И вообще, какое у времени значение? Я подумал тогда — а не продлить ли мне этот свой отдых в горах? За каким дьяволом возвращаться в город, где меня никто не ждет? Чтобы снова ходить на лекции? Так они могут и подождать. Всё может подождать, раз никто и ничто меня не ждет. А здесь мне так хорошо.

Солнце припекало почти по-летнему, и незаметно я провалился в охватившую меня дремоту.

Когда я очнулся, всё вокруг меня, да и я сам, было каким-то другим, хотя выглядело по-прежнему. Мне показалось, что я спал целую вечность, а по часам выходило — минут двенадцать. Я быстро оделся и вернулся во дворец. Спрятал часы в ящик письменного стола и больше никогда не вынимал их. Потом посмотрел на маятник недавно заведенных стенных часов, который торжественно раскачивался налево и направо, и решил, что нет смысла их заводить. Все равно через день-другой они остановятся сами, пребывая в своей маленькой вечности. В общем, часы были мне не нужны, единственным ориентиром во времени здесь было солнце, а когда его закрывали облака, то струившийся из-за них по утрам свет, который становился все короче и короче с приближением зимы. Но пока вокруг еще стояло почти лето.