Михаил Тарковский - Тойота-Креста

В Новосибирске передали посылку и поехали в Барнаул. Промелькнули Обгэс, Бердск, Искитим. Доехали хорошо – трасса участками имела третью среднюю полосу, поочерёдно отведённую то одному, то другому направлению. В Барнауле в гостинице была встреча с организаторами, раздача ключей и талончиков на питание. И очень серьёзный бледный Данилыч в галстуке. И остальные такие же слегка пергаментные и с романтическим сумраком в глазах. И сон в прохладном номере, с занавеской, колышущейся от ветра под лёгкий холодок дождичка.

Открытие торжеств в библиотеке и другие встречи Женя мёртво проспал, оживя лишь к ужину. С утра он поставил машину во внутренний двор гостиницы и поехал со всеми в Бийск, где мероприятия продолжились, завершившись праздником прямо в сквере напротив гостиницы. Пел кемеровский мужик, непрофессиональный певец и лауреат всероссийского конкурса. Высокий, крупный, с гнутыми ногами, крестьянским загаром и белым лбом под чубом. Вышел с мужественным шиком, весь рубленый, в стальном костюме, усиливающем его кряжистую протруженную сущность, и сам будто только с проходной завода железобетонных конструкций. Запел, прикрывая глаза и наслаждаясь силой и простором, которые приотворял его голос – низкий, режущий и необыкновенно мощный. Потом выступала целая труппа. Несколько мужчин и очаровательная женщина с короткой стрижкой и в длинном синем платье. Когда запел один из певцов, по-видимому, её муж, породистый и артистически крупный, она стояла возле сцены, не сводя с него глаз, улыбаясь и помогая губами. Забрёл на огонёк пьянчуга, присел на край ряда и, плача, тряс нечёсаной головой.

С утра Женя поехал со всеми в Сростки. Там пили чай у замечательной Лидии Александровны в музее, где Женю поразила парта, за которой сидел Шукшин, наклонная, чёрная, со слоями краски – такие парты рядком стояли в классе.

В Сростках кипел праздник. Толпилась куча машин с новосибирскими, томскими, кемеровскими, красноярскими номерами. Пробегали, сопя долгим верстовым сыпом и требуя дороги, мокрые бегуны в трусах и майках, тут и там стояли то балалаечники, то ложечники. В тополёвом парке расположилась целая выставка резных деревянных фигур в рост человека, которые на твоих глазах появлялись из горы завитых стружек. Был Шукшин, гладящий настоящую берёзу. Вокруг каждого мастера теснилась своя толпичка народу. Пахло свежим деревом. Тут же лежали плавничные заготовки, пойманные в Катуни, стволы тополей в лохмотьях коры, отшлифованные галькой бугристые сосны. У входа стоял русский хор, и все, проходя его, – и Данилыч, и Вася, и Женя – тут же автоматически-неотлагательно, будто в них что-то включали, пускались в пляс. Причём голова колонны уже, вытирая пот, успокаивалась, серёдка заходилась в присядке, а хвост, ни о чём не подозревая, обсуждал издательскую ситуацию… и везде шёл толпами народ, и что-то такое стояло на лицах и витало в воздухе, от чего становилось страшно: а вдруг ты мог сюда не попасть. На лице Лидии Александровны тоже стояло это выражение счастья, и только по озабоченному выражению помощниц, то и дело её теребящих, можно было догадаться, сколько сил требовала трудовая изнанка дела.

До встречи в библиотеке оставалось время, и Данилыч предложил пойти на берег Катуни, текущей меж тальниковых островов быстрым мутно-синим пластом. Была компания, человек десять, и среди них молодой журналист, который вдруг встрепенулся и обрадованно подошёл к статной девушке в тёмных очках и с рыжим пучочком. На ней был сарафан и через плечо по диагонали сумка. Среди общего хода она стояла с каким-то неподвижным и выжидающим выражением довольства происходящим. Саша познакомил её с гостями и пригласил пойти на Катунь. Звали её Катей. Половину лица закрывали большие тёмные очки в классической оправе – толстой, с кошачьими раскосинками, как у прежних учительниц, но только уже в новой, модной, подаче. Собранные в пучок волосы были природной рассветной рыжины и нежно выгоревшими по краю. Всё это Женя разглядел позже. Пока ему было не до этого: среди известных людей он чувствовал себя не в своей тарелке.

Васька плавал, шумно отплёвываясь и тараща глаза, остальные стояли кучками, разговаривали и время от времени фотографировались друг с другом в разных комбинациях и сложно передавая фотоаппараты. Постепенно обязанность эту взвалили на Сашу, который был увешен камерками, как елочными игрушками. Он то набирал их за петельки на пальцы, то рассовывал по карманам и зажимал под мышками. Он подошёл к Жене: