Михаил Тарковский - Тойота-Креста

Каждый час на подступах к дому становился преградой и проволочкой, и Женя ещё больше раздражился, глядя на солдатиков, живущих в своих расписанных заботах, идущих к теплу и кормёжке, и совсем не думая о том, что любой боец с удовольствием бы поменялся с ним местами и переобул бы колонну «марковников».

Он всё копался и вдруг почувствовал, как над ним нависли две фигуры. Он обернулся и поднял голову: стояли круглолицый и невысокий молодой майор и солдатик:

– Здрссьте. Помощь нужна какая-нибудь? – бойко спросил майор. Его румяное, розовое лицо было совсем детским и лучило участие и радость.

– Да, бляха, монтирочку бы поглавней, а? Прикипело, падла. Гальманул у Култука не по теме.

– Так… Ну, обождите… – сказал он, что-то прикидывая.

– Если есть, вы, может, бойца мне пришлете с ней?

– Да всё щас сделаем. У меня механик есть, – решительно сказал румяный майор, и оба бодро пошагали к части.

У Жени был топор, он отстучал колесо обушком, снял и уже подкатил запаску, когда объявился юный майор в сопровождении солдатика со здоровенным гвоздодёром.

– О, вот это выдерьга! Спасибо, – сказал Женя, улыбаясь, – а вы… – дрогнуло что-то огромное в душе, – отпустите бойца… – и стало набирать светлую и зудкую силу, – и обождите…

Майор стоял, бодро и участливо глядя добрыми глазами – круглыми, живыми, блестяще-серыми. Крепкий, в плотной шинели, казавшейся на нём ещё плотней и толще.

– Вас как зовут?

– Саша, – он протянул руку.

– Саша, спасибо… тебе, – слова говорились крупно, в полный вес и с тихой задержкой, словно их самих сводило от простого и ясного их смысла. И что-то нависло над куском грязной М-55, будто неподъёмное расстояние, пройденное и выстраданное Женей, раскинуло над ними пречистую сень и терпеливо ждало, укрывая и храня их снежным своим крылом.

– Мы же русские люди, мы должны помогать друг другу, – сказало оно Сашиными устами и помогло Жене уложить в душу огромные слова, потеснив всё нажитое и сделав и её в несколько раз огромней.

Женя, глядя в глаза, снова пожал Сашину руку:

– Спасибо, брат. Это так важно, ты… не представляешь… Слушай, паренька щас вёз – у них автобус отменили… Саш, ну как это всё?… Как… вообще… дальше-то жить будем?

– Да так и будем… С Божьей помощью.

– А у вас в части батюшка есть?

– В самой части нет, но я солдат своих вожу каждую неделю. Обязательно. Это первое дело.

– Води, Саша. Спасибо тебе, брат! За всё спасибо.

– Да не за что. Вам доехать. Там шиномонтажка слева за заправкой сразу…

Женя выгреб бутылку приморского бальзама, консервов каких-то в пакете:

– На вот… Ну всё, давай. Спасибо!

Майор проворно ушагал. Женя усадил тяжёлое широкое колесо на шпильки, накрутил гайки, опустил домкрат и дотянул на колесе, уже крепко прижатом к дороге. Снял мокрые перчатки и убрал инструмент. Скинул спецовку, всю в коричневой грязи, долго тёр снегом штаны. Проехал с километр и завернул к шиномонтажке, где ему восстановили запаску. И, отъехав дальше, вдруг остановился и включил аварийку. Выбравшись из машины, он встал в снежную грязь на колени и помолился за всех тех, кого встретил в этот нескончаемый день.

На подъезде к Иркутску хриплыми волнами начало набрасывать голос молодой радиодикторши. Приблизившись и ошкурясь от шороха и хрипа, он зазвучал чисто и нежно. И с призывной женской силой прорезали душу слова о погоде «в нашем городе», словно певучие чары распространялись и на облачность, и на город, и на всю дорогую сердцу округу. И, прострелив по жилам, с дорожной смежной близостью вспомнился один смертельно-чудный голос, так пронзительно озвучивший его огромно-бездомную жизнь.

Однажды летом Жене довелось везти Данилыча с его братьями-писателями на шукшинские дни в Сростки. Сели очень солидно, каждый со своими книгами и авоськой, и начали с крепчайшего самогона прямо в Красноярске у заправки «Фортуна плюс» на Маерчака. План был заехать в Ачинск к Петровичу, хлебосольному свояку Данилыча. Творческие личности со сборами протянули и ехали впритык, прихватывая и ночь. Поэтому было решено, что в Ачинске Женя «чуток поспит», они «пока посидят» у гостеприимных Петровича и Лиды, живших на окраине в деревенском домишке.