Кейт Аткинсон - Боги среди людей

Кенни Нильсон был самым младшим из десяти детей, «последыш», и талисманом служила ему ободранная черная кошка — из тех пресловутых, — сшитая кое-как из кусочков фетра одной из его многочисленных племянниц. Можно было подумать, это несчастное животное всю жизнь трепали собаки.

Да, у Тедди тоже была заветная вещица: врученный Урсулой серебряный заяц, к которому он на первых порах относился с пренебрежением, но теперь держал в кармане летной куртки, над сердцем. У него невольно выработался особый ритуал: перед вылетом дотрагиваться до этого зайца, а после приземления беззвучно, молитвенно благодарить. Эта вещица не прощупывалась сквозь овчину. Но Тедди знал, что она там и молча делает все, что в ее силах, чтобы его уберечь.

Все угрюмо слонялись без дела в ожидании Вика с наземницей. Джордж Карр, как всегда, съел весь паек шоколада. Все хранили шоколад на потом, а Джордж рассуждал так: если, мол, сгину, он мне будет без надобности. В пору его детства шоколад у них в Ланкашире был в диковинку.

Они выкурили по сигарете — часов шесть с лишним такой возможности больше не предвиделось, помочились на хвост S -«сахара» и хмуро посмотрели на землю. Даже вечно болтливый мелкий шотландец притих. У несчастного второго пилота вид был как перед казнью.

— Они всегда такие? — шепотом спросил он у Тедди, и Тедди, не сумевший сказать этому бедолаге: «Они думают, что им сегодня кранты», нарушил коллективный дух экипажа: «Да нет, просто такие угрюмые подобрались».

В то утро Тедди получил письмо от Урсулы. Ничего особенного, но вот в конце было приписано: «Как ты там?» — и от этих лаконичных, односложных слов на него повеяло целой бурей чувств, сильных и искренних. «Здесь все ОК, — написал он в ответ почти столь же лаконично и добавил: — За меня не бойтесь», подарив ей роскошь двухсложных слов.

Отправить письмо он попросил наземницу Нелли Джордан, укладчицу парашютов, которая была к нему неравнодушна. Как и все наземницы. Причина, подозревал он, крылась в том, что он прослужил здесь дольше многих. Письмо это писалось для того, чтобы уйти по адресу, а не для того, чтобы храниться в тумбочке на случай его гибели. Таких у него было три: для матери, для Урсулы и для Нэнси. Во всех говорилось примерно одно и то же: не нужно слишком убиваться, он погиб за то дело, в которое верил, а они должны жить, потому что таково его желание. И дальше в том же духе. Он считал, что в этих односторонних, заключительных посланиях нет места духовным исканиям или философской интроспекции. И правде, если уж на то пошло, тоже. Непривычно было писать о себе в будущем времени, где его самого не существовало, — вот такая метафизическая загадка.

В случае его смерти в эскадрилью должен был приехать кто-нибудь из комиссии по урегулированию (нелепый эвфемизм), чтобы спешно перешерстить его личные вещи. Все, что могло дать матери или жене информацию к размышлению — нечеткие фотографии, письмо другой женщине, презервативы, — тут же изымалось. Тедди нечего было скрывать. Он порой задумывался, какая судьба ждет эти изъятые для пользы дела предметы: то ли их просто выбрасывают, то ли хранят на каком-то складе ненужных секретов. Ответа на этот вопрос он так и не нашел.

На следующий год, когда шел второй срок его службы, Тедди, случайно открыв дверь каптерки, увидел там множество летных костюмов на вешалках. Вначале он подумал, что это запасное обмундирование, но, присмотревшись, заметил нашивки, планки, ленты и сообразил: эти вещи сняты с погибших и раненых. Формы-пустышки могли бы создать поэтический образ, да только он к тому времени давно забросил поэзию.

Порой вновь прибывшие экипажи обнаруживали разбросанные в казармах пожитки предыдущих обитателей — как будто те ненадолго вышли и вот-вот вернутся. Комиссия по урегулированию выставляла всех за дверь на время «просмотра», упаковывала вещи погибших, а наземницы или санитары тем временем застилали койки свежим бельем. Иногда эти салаги в ту же ночь, так и не поспав на свежем белье, отправлялись на задание и не возвращались. Приходили ниоткуда и уходили в никуда, и никто о них ничего не знал. Их имена были написаны на волнах. Или выжжены на земле. Или развеены по воздуху. Легион.

Вик Беннет вернулся с алыми «невыразимыми» («но очень выразительными», ядовито заметил Мак), и экипаж поднялся на борт S -«сахара», сменившего J -«джокера». J -«джокер» был упрямым чудовищем. Как и многие «галифаксы» второй модели, он не спешил отрываться от земли. Будь он рысаком, его бы приходилось упрашивать и перед стартом, и перед финишем, а тому, кто не знал этих причуд, и в особенности его суицидной склонности забирать вправо, грозило расставание не только с авиацией, но и с жизнью.