Кейт Аткинсон - Боги среди людей

— Я не в восторге, — говорил по телефону дедушка невидимым собеседникам, — но его мать очень загорелась этой идеей.

Это, конечно, было после того, как мама их бросила, чтобы, как она объяснила, «бороться за свои убеждения». Дети же важнее убеждений? Или, по крайней мере, не менее важны? Она уехала в Гринэм-Коммон. {98} 98 Гринэм-Коммон — авиационная база США в Беркшире, оказавшаяся в центре внимания женского движения 1980-х гг. Рядом с ней в 1981 г. возник женский лагерь мира «Гринэм-Коммон», ставший символом протеста против присутствия в Британии американских крылатых ракет. Берти считала (пока сама туда не съездила), что это какая-то сказочная страна. В рассказах о незнакомых местах сестре всегда грезилась сказочная страна. Виола «пикетировала базу» — что бы это значило? «Пусть бы лучше сына с дочкой пикетировала», — проворчал как-то Тедди, а Санни услышал.

Бабка прибыла вместе с Домиником в большом допотопном автомобиле; когда они вылезали, дедуля Тед прошептал Санни на ухо: «Это твоя бабушка, Санни», хотя прежде в глаза ее не видел. Бабка приехала в потертой шубе, как будто из крысиных шкурок. Зубы у нее были желтые, прямо как нарциссы в дедулином саду. Выглядела она древней старухой, но Санни, оглядываясь назад, прикинул, что было ей не более семидесяти с небольшим. («Раньше люди выглядели старше своих лет», — отметила Берти.)

— Папочка! — воскликнула Берти и, чуть не сбив с ног Санни, бросилась к отцу; Санни удивила такая щенячья преданность, а Доминика — еще больше.

— Эй, полегче, — сказал их отец и отступил назад, словно опасаясь за свою жизнь. — Приветик, Тед, — обратился он к Тедди, когда признал в Берти свою кровинку. — Как поживаете?

Тедди пригласил их в дом на чашку чая.

— У меня и торт испечен, викторианский бисквитный, — сообщил он, и новая бабушка нахмурилась при мысли о домашнем торте, да еще выпеченном мужскими руками.

А потом все произошло очень быстро. Выпили чаю, доели (а может, не доели) торт — и Санни запихнули на заднее сиденье, к трем недовольным собакам; он и глазом моргнуть не успел, как оказался в Норфолке, а самозваная бабушка уже объясняла, что пора ему повзрослеть. Да ему всего-то семь лет! Зачем взрослеть раньше времени?! Где справедливость?

Напоследок Санни жалобно хлюпнул в подушку. Засыпал он с большим трудом, а заснув, тут же просыпался, как от толчка, и видел вокруг злую нечисть, глазевшую на него из темноты. При свете дня, когда страхи отступали, он мог разглядеть все, что его окружало, — скопившийся за долгие годы у Томаса, который с негодованием, из-под палки освободил комнату «для мальчишки», всевозможный хлам: измочаленную плетеную колыбельку, сломанную раскладушку, лыжу без пары, громоздкий абажур и самое страшное — деревянный портновский манекен, с наступлением темноты исподтишка подступавший — Санни мог поклясться — все ближе и ближе, будто затеяв жутковатую игру в «замри».

— Да, брат, детская, — сказал Доминик, — чертова нора. Будь у меня дети, я бы им выделил самую лучшую комнату.

— У тебя есть дети, — указал ему родной сын.

— Ну, в смысле, как бы да; короче, ты меня понял.

Не очень-то, подумал Санни.

В детской вечно было холодно, даже в эту летнюю пору. На стенах проступали пятна сырости, обои свисали клочьями. Единственное оконце, подернутое черной плесенью, намертво заколодило, а иначе Санни, наверное, попытался бы вылезти и спуститься по водосточной трубе — как Август в книжках.

Книжки эти, целая серия под общим заглавием «Приключения Августа», громоздились в доме у дедушки Теда и повествовали вроде бы о нем самом, а написала их его тетка. Виола когда-то прочла Санни две-три истории. Притом что Август творил всяческие безобразия, окружающие считали его чуть ли не милым мальчиком; а Санни, случись ему горошинку с тарелки на пол уронить, в глазах бабки становился самым гнусным чудовищем. Несправедливо.

И как назло, рядом не было Берти. Она бы пробралась к нему под одеяло и согрела своим теплом. С ней было уютно, и с дедушкой Тедом тоже. В «Джордане» к Санни вообще никто не притрагивался, разве только для того, чтобы шлепнуть или ущипнуть, а собаки еще и кусались. Бабка чуть что норовила огреть его сзади по ногам длинной деревянной линейкой. «Доминику это пошло на пользу», — приговаривала она. («Да уж, вырос, а ума не вынес», — фыркала миссис Керридж. Но сама не возражала против телесных наказаний. Отнюдь нет.) По ночам Санни, бывало, мочился в кровать; такое случалось с ним и дома, но здесь простыни меняла миссис Керридж, не упускавшая случая обозвать его «ссунишкой», а когда сильно злилась, могла оставить его спать и следующую ночь на холодной, мокрой постели.