Джером Дэвид Сэлинджер - Ранние рассказы [1940-1948]

— Не хочу, Корин, спасибо, — отказался Форд. Без доброты ему определенно чего-то не хватало.

Корин налила Банни Крофт еще чашку чая и отважно взглянула на мужа.

— Интересные стихи, дорогой? — спросила она.

— Что значит — интересные?

Корин осторожно налила себе в чай сливок.

— То есть, я хотела сказать — хорошие?

— У вас хорошие стихи, мисс Крофт? — спросил Форд.

— Ну… я… я… я надеюсь, мистер Форд…

— Вы не надеетесь, — сдержанно возразил Форд, — неправда.

— Рэй, — огорченно сказала Корин. — В чем дело, дорогой? Но Форд смотрел на Банни Крофт.

— Неправда, — повторил он.

— Бо-ог ты мой, мистер Форд, если мои стихи… ну-у, совсем не хорошие… то я даже не знаю. Я хочу сказать… бог ты мой! — Банни Крофт покраснела и убрала руки в карманы жакета.

Форд вдруг встал. Глядя в пол, он сказал Корин:

— Мне надо идти. Вернусь через час.

— Идти? — спросила Корин.

— Я обещал заглянуть к доктору Фанку, если мы вернемся сегодня.

Это было вранье, причем неприкрытое. Корин не имела возможности ответить. Взглянув на мужа, она молча кивнула. Обратившись к Банни Крофт, Форд сказал:

— До свиданья, — что в данных обстоятельствах было более чем логично.

Молодой муж наклонился и поцеловал молодую жену, которая немедленно обрела дар речи.

— Милый, если бы ты сделал мисс Крофт несколько толковых замечаний, которые бы…

— Ой, нет! — взмолилась Банни Крофт. — Прошу вас. Это совсем… я хочу сказать, не обязательно… правда!

Форд, который по дороге из Канады подхватил насморк, достал носовой платок и высморкался. Убирая платок, он медленно произнес:

— Мисс Крофт, я прочитал ваши стихи, все до единого. Я не могу сказать вам, что вы — поэт. Потому что это не так. Дело вовсе не в том, что ваш язык плох, метафоры избиты или надуманны, а редкие попытки писать просто — беспомощны до того, что у меня от них раскалывается голова. Это бы еще куда ни шло.

Он внезапно сел, как будто только и мечтал посидеть.

— Придумывать, вот что вы умеете, — объяснил он гостье, причем в его тоне не было слышно упрека.

Он посмотрел на ковер, собрался с мыслями и откинул кончиками пальцев свесившиеся на виски пряди.

— Поэту не надо придумывать стихи, они открываются ему сами, — говорил Форд, не обращаясь ни к кому. — Место, где протекает Альф, священная река, — продолжал он не спеша, — было открыто, а не придумано.

Он смотрел в окно, словно, сидя на стуле, видел то, что находилось очень далеко отсюда.

— Не выношу, когда придумывают, — заключил он.

Приговор был окончательным.

Минуту Форд сидел неподвижно. Потом встал так же неожиданно, как до того сел. Вынув из кармана пиджака пачку листков со стихами мисс Крофт, он без слов положил ее на чайный столик, ни перед кем, просто так. Сняв очки для чтения, он, как все близорукие люди, прищурился. Надев другие очки, для улицы, он еще раз наклонился и поцеловал на прощанье молодую жену.

— Рэй, милый. Мисс Крофт такая юная. Ведь может быть…

— Корин, я опаздываю, — Форд выпрямился. — До свиданья, — повторил он многозначительно. Потом деловито вышел.

Что хорошо, а что плохо, Корин всю жизнь чувствовала слишком тонко, а, следовательно, то, как ее супруг удалился из дому в четыре тридцать пополудни, то, как он повел себя по отношению к гостье и то, как неловко и явно лгал, было для нее совершенно непереносимо: хоть по отдельности, хоть все вместе. Однако около шести вечера случился обычный для супружеской жизни эпизод, из тех, что лишают жен — иногда на месяцы — дара речи. Нечаянно открыв дверцу стенного шкафа, Корин уронила прямо себе на голову пиджак Форда, которого никогда прежде не замечала. Пиджак не только подействовал на ее обоняние, но и сверкнул протертыми до дыр локтями. Каждая дыра сама по себе могла заставить Корин навеки онеметь от сострадания к ближнему. Поэтому, когда в семь Форд явился, она уже целый час знала, что ни за что в жизни не станет требовать от него объяснений.

Сам Форд за весь вечер ни разу не вспомнил о том, что было днем. За ужином он был молчалив, но поскольку молчалив и задумчив он бывал нередко, то ничего необычного или загадочного в его поведении не было.

После ужина заехали Фаулеры — без предупреждения и сильно навеселе — навестить молодоженов. Засиделись они за полночь. Уэлси Фаулер без передыху долбил одним пальцем по клавишам пианино, а Джинни Фаулер, отложив скандал на потом, не переставая дымила сигаретой. К тому времени, когда Фаулеры наконец от них выкатились, Корин то ли забыла о дневном происшествии, то ли убедила себя, что воскресенье было как воскресенье — так, ничего особенного.