Сергей Жадан - Ворошиловград

— Да неудобно нам, — ответил ему на это Травмированный. — Неудобно. Не будет никакой машины.

— Ну как не будет? — на миг растерявшись, седой заговорил со скрытым злорадством. — Будет. Я уже договорился.

— С кем? — холодно спросил Шура.

— С водителем, — также холодно ответил седой.

— А с нами? — поинтересовался Шура.

— Что с вами? — сделал вид, будто не понимает его, седой.

— С нами вы договорились? — Шура не скрывал скепсиса.

— А разве нет? — седой тоже заговорил скептически.

— Нет, — заверил его Травмированный. — С нами никто ни о чем не договаривался. Так что машина может не приезжать.

— А как же выписка от коммунальщиков?

— А мы ложили на коммунальщиков, — пояснил Шура. — И на их выписки тоже, — расставил он акценты.

— Правда? — немного поплыл седой.

— Правда, — снова заверил его Шура.

— Саша, — выперся с кейсом в зубах Николаич, — ну хули ты демагогию разводишь?

— Рот закрой, — коротко приказал ему седой и снова повернулся к Травмированному. — Послушайте, вы же серьезный человек, должны понимать, если вы не пустите завтра нашу машину, мы подгоним бульдозеры, и тогда вам придется паковаться самим. Вы это понимаете? У нас бумаги на руках.

— Послушайте, — Шура заговорил тихо и доверительно. — Вы же тоже серьезный человек. Вы сами всё знаете про эти документы. Это рейдерство.

— Какое рейдерство, Саша! — вскрикнул из-за спины седого Николаич, чуть не выпустив из зубов кейс. — Какое, на хуй, рейдерство!

Седой пропустил мимо ушей всхлипы Николаича, выдержал паузу и с металлическими нотками в голосе переспросил:

— Значит, вы отказываетесь освободить территорию?

— Без понтов, — подтвердил Шура и удобнее уселся на капоте.

— Ну, ладно, — как-то нехорошо произнес седой и повернулся к Николаичу. — Николаич, свяжись с Марленом Владленовичем. Нужно это решить.

Но тут Николаич внезапно весь обмяк, выпустил кейс, поставил его перед собой на асфальт и потупился.

— Эй, — повторил седой. — Ты меня слышишь?

— Слышу, — едва выдавил из себя на смерть перепуганный, но связанный какой-то страшной пионерской клятвой Николаич.

— Ну так звони, — с нажимом приказал ему седой.

— Не буду, — тихо ответил Николаич, заливаясь потом.

— Не понял, — окончательно напрягся седой, добавляя голосу огня и металла.

— Нельзя, — прошептал Николаич. — У нас односторонняя связь.

— Что? — взорвался наконец седой.

— У нас связь, говорю, односторонняя, — постепенно Николаич овладел своим голосом, говоря тверже и увереннее, зная, очевидно, что пока действует по инструкции — проблем не будет, — я не могу просто так ему позвонить.

За всем этим чувствовался такой подтекст: сам облажался, сам давай и разруливай, и нехуй меня лишний раз заставлять переживать моральный стресс, которым для Николаича, безусловно, был каждый разговор с этим их Марленом Владленовичем.

— Ну и что делать? — седой, похоже, не привык отступать, поэтому давил, на что мог.

— Он сегодня будет звонить, — собравшись с мыслями, произнес Николаич. — В двенадцать.

Седой резко дернул рукой с часами.

— Это же через сорок пять минут? — сказал растерянно. — Подождем? — обратился к Травмированному, который вдруг оказался хозяином положения, от которого здесь всё по большому счету и зависело.

— Подождем, — согласился Шура, — подождем. Пошли, — обратился ко мне, — покурим.

И, спрыгнув на асфальт, лениво обошел седого и двинулся за строения, в сторону взлетной полосы. Я — следом. Эрнст, оказавшись между седым и Николаичем, нервно затоптался и, пренебрегая всеми правилами гостеприимства, побежал за нами.

Трава вдоль полосы была скошена и остро пахла застывшим соком. Строения — темные и пустые, как кухонная посуда, — призрачно высились среди осенней растительности, среди кукурузы, что подступала отовсюду, угрожая затопить собой все щели, пробить асфальт своими сухими стеблями и острыми корнями, заползти в окна и канализационные люки, вытянуться на стены и жестяные крыши, навсегда похоронив следы пребывания здесь нескольких поколений авиаторов. Ветер приносил от гаражей запах нагретого солнцем машинного масла, которое въелось в землю, делая ее бесчувственной.

— Кто он? — спросил я Травмированного, указывая взглядом за строения, туда, где остался седой со своим кейсом.

— Их адвокат, — ответил Шура. — Из центра.

— А Владлен Марленович или Марлен Владленович — это кто?

— Босс. Пастушок Марлен Владленович.