Сергей Жадан - Ворошиловград

— Ладно, дружище, — энергично засвистел старик — Не парься. Иди домой, а то помрешь от бухла. Давай, завтра увидимся.

— Я тебе сказать хотел…

— Брось, дружище, — ответил на это Коча. — Что ты можешь мне сказать? Чего такого я не знаю? Иди уже, а то эти алкоголики тебя не отпустят.

— Ну, хорошо, — согласился я. — Спасибо тебе. Жаль, что так с мамой вышло.

— С мамой всё ништяк, — ответил на это Коча просто и строго. — Мама уже идет по желтой кирпичной дороге. Попробуй теперь ее догони, — добавил он и исчез в подъезде.

Я развернулся и пошел домой. Песок под ногами был мокрый, дома стояли темные, словно пропитанные черной краской. Я шел и вспоминал всё, что должен был вспомнить. Всё больше и отчетливее. Вспомнил испуганные женские голоса, слегка истеричные и умоляющие, что уговаривали никуда не идти, остаться на месте, не заходить в эту тьму, которая подсвечивалась изнутри наэлектризованным вечерним воздухом. Вспомнил Тамару — прибежала откуда-то и загораживала Коче дорогу, ни за что не соглашаясь его пропустить. Вспомнил, как она незаметно поправляла платье, как смотрела на меня испытующе и недовольно, как я сразу понял, что она всё видела, что она заметила меня и даже не боится, что я обо всем расскажу. То, что она не боялась меня, было особенно обидно, я злился на нее, но и сам понимал, что ничего не смогу рассказать. Главное, я вспомнил этот свет — желтый, густой свет фонарей, и под ним подвижные нервные фигуры, которые о чем-то перекрикивались, что-то пытались решить. Кто там был? Я точно вспомнил: мой брат, Коча, еще кто-то, не помню кто. И Коча пытался убедить брата, чтобы тот отдал ему нож, но брат стоял в каком-то ступоре и, казалось, совсем его не слышал, только вытирал рукавом кровь с лезвия. Я вдруг вспомнил всё, вспомнил, как Коча выхватил-таки у него нож, как порезал при этом руку, как, наконец, отбросил этот нож далеко в темноту. Вспомнил, как Коча шел куда-то с двумя сержантами, а Тамара пыталась их всех остановить и громко кричала, что Коча тут ни при чем и чтобы его отпустили. Последнее, что вспомнил, как она стояла среди битого стекла, обхватив голову руками, и перстни серебряно горели в ее густых волосах. И, вспомнив всё это, заметил, что на небе начинает проступать утро и шелковицы вокруг всасывают в себя темноту, словно черный лимонад.

— Где ты был, эй, где ты был? — Катя стояла возле катапульты, в длинном дождевике и широких спортивных штанах, и громко кричала. — Они ее убили!

— Кого убили? — не понял я.

— Пахмутову! Они ее повесили!

Она стояла в тумане, боясь из него выйти. В мокром воздухе всё слиплось и растворилось, я свернул с трассы, подошел к бензоколонкам, и только тогда она начала пронзительно кричать.

Перед тем я долго забирался на гору, тщетно высматривая в утренних сумерках хоть какую-нибудь попутку. Пока выходил за город, начало светать, тьма, словно ил, осела на дно долины. Здесь, на горе, воздух был серым и набит изнутри белым туманом. Катя стояла передо мной и, зажимая ладонями рот, истерически вскрикивала и смотрела на меня испуганными удивленными глазами, будто это я кого-то повесил.

— Где она? — спросил я. Но Катя продолжала кричать, уставившись на меня пустым взглядом.

Я схватил ее за локти, пытаясь привести в чувство. — Слышишь? Где она?

— Там, — Катя показала рукой куда-то себе за спину.

Я оттолкнул ее в сторону и вступил в туман. Но ничего не увидел. За катапультой тянулась кирпичная стена диспетчерской, за ней сквозь поволоку тумана виднелись деревья и часть вагончика.

— Ты меня слышишь? — повернулся я к Кате. — Где она? Покажи!

— Ну вот же, — растерянно проговорила Катя и указала пальцем вверх.

Я перевел взгляд. Над головой, в облаке тумана, висела на мачте Пахмутова. Снизу она напоминала флаг, поднятый по случаю государственного праздника. Я подошел к мачте, начал разматывать железную проволоку. Проволока была затянута крепко и надежно, мокрый металл ранил пальцы, но спустя какое-то время мне удалось ослабить узел. Я осторожно опустил собаку на землю, склонился над ней. Катя стояла у меня за спиной и испуганно скулила. Я развязал петлю. Железная проволока до крови въелась в собачью шею, на железе остались кровавые сгустки шерсти. Освободил голову Пахмутовой, осторожно положил ее на асфальт. Катя не решалась подойти ближе, стояла на месте, с ужасом рассматривая мертвую псину.

— Как ты ее нашла?

— Она еще с вечера куда-то забежала, — ответила Катя. — Я ее всю ночь искала. На трассу несколько раз выходила. А потом решила еще раз посмотреть, она сюда часто прибегала. Пришла — ее нет.