Сергей Жадан - Ворошиловград

— Особенно тебя.

— Да ладно, — отмахнулся он. — И что случилось с нашими мечтами? Кто отобрал у нас наши билеты на небеса? Почему нас загнали на эти задворки, я тебя спрашиваю?! — Эрнст нервно повел головой и замолчал. Я тоже молчал, не зная, что ответить. Наконец он снова заговорил. — Для меня это дело принципа. Я хочу возобновить авиационные перевозки в этом городе, где все оказались слабаками и засранцами и позволили нагнуть себя разным мудакам. Можно сказать, это дело всей моей жизни.

— Хорошо, — я пытался как-то его поддержать. — А танк зачем?

— Герман, ты историк?

— Историк.

— Скажи, сколько Рейх успел выпустить тигров?

— Какую модель?

— Без разницы.

— Около полутора тысяч.

— Точно, — обрадовался Эрнст. — Тысячу триста пятьдесят пять, если быть точным. По-твоему, это много?

— Мало, — подумав, ответил я.

— Очень мало, — согласился Эрнст. — А знаешь, сколько их уцелело до наших дней?

— Штук сто, — сказал я наугад.

— Шесть, Герман, всего шесть штук. И сколько, по-твоему, сегодня будет стоить тигр?

— Миллион?

— Миллион. Не меньше миллиона.

— И ты знаешь, где его найти? — стараясь скрыть сомнение, спросил я.

— Не знаю, — ответил Эрнст. — Но где-то он точно есть. Я его чувствую. Когда-нибудь я вытащу его, и тогда ложил я на всех этих бизнесменов, которые скупают металлолом по колхозам. Продали авиацию, суки, — он снова налил.

Только теперь я увидел, насколько он пьян. Поэтому даже спорить с ним не хотел. В общем, подумал, почему бы и не авиаперевозки. Не худшая мечта для человека, который живет в бывшей столовой.

— Ладно, Герман, — снова заговорил Эрнст. — Время работает на нас. И вообще, — начал он о чем-то другом, — история нас ничему не учит. Ты представляешь, что такое танковая война? Это великое переселение народов. Вот представь себе этих простых немецких механиков, молодых ребят, большинство из которых впервые выбрались так далеко от дома. Скажем, ты родился и вырос в небольшом немецком городке, ходил там в церковь, в школу, познал первую любовь, без особого интереса следил за политикой, за сменой канцлера, скажем. Потом началась война и тебя забрали в армию. Там ты прошел подготовку и стал танкистом. И начал продвигаться на восток, всё дальше и дальше в восточном направлении, пересекая границы, занимая чужие города, уничтожая вражескую технику и живую силу противника. Но всюду, ты понимаешь, всюду это были примерно такие же точно города и такие же точно пейзажи, как у тебя на родине. И люди по большому счету, ну, если не иметь в виду коммунистов и цыган, тоже были такими же, как у тебя на родине, и женщины красивые, а дети — непосредственные и беззаботные. И ты занимал их столицы, не особо заботясь о том, что тебя ждет дальше и куда завтра проляжет твой путь. И вот таким образом ты прошел Чехословакию, потом — Польшу и наконец въехал на своем танке сюда, в страну развитого социализма. И сначала всё шло хорошо — молниеносная война, стратегический гений твоих генералов, быстрое продвижение на восток. Ты более-менее беспроблемно пересек Днепр. И тут начинается самое худшее — неожиданно ты попадаешь в такую местность, где исчезает всё — и города, и население, и инфраструктура. И даже дороги куда-то исчезают, в этой ситуации ты даже им радовался бы, но они тоже исчезают, и чем дальше на восток ты движешься, тем тревожнее тебе становится. А когда ты наконец попадаешь сюда, — Эрнст широко обвел рукой воздух вокруг себя, — тебе вообще становится жутко, потому что здесь, за последними заборами, стоит отъехать метров триста от железнодорожной насыпи, заканчиваются все твои представления про войну, и про Европу, и про ландшафт как таковой, потому что дальше начинается бескрайняя пустота — без содержания, формы и подтекста, настоящая сквозная пустота, в которой даже зацепиться не за что. А с той стороны пустоты — Сталинград. Вот такая танковая война, Герман, — закончил Эрнст и по неосторожности перевернул канистру.

Когда он проводил меня до ворот, уже вечерело. Он плохо держался на ногах, но смотрел на меня заговорщицки, очевидно, понимал, что ему удался этот трюк с танками и вином, и этот рассказ про пустоту ему тоже удался, зерно сомнения попало в мое сердце, и теперь осталось ждать, когда оно вызреет и начнет прорастать. Эрнст похлопал меня по спине и вытолкал за ворота. Я огляделся. Дорога до трассы тонула в сумерках, звезды на воротах поглотил вечерний мрак. Вдруг в лицо ударил резкий свет, я прикрыл глаза ладонью. Поодаль стоял черный джип. Я двинулся к нему. Вино наполняло всю эту авантюру ощущением беззаботной опасности, похожей на ту, которую человек чувствует, садясь на чертово колесо, — даже если тебя стошнит на высоте, ругаться никто не будет, потому что это парк культуры и отдыха, а блевать с чертова колеса — если и не культура, то в любом случае отдых. Я подошел. Открыл заднюю дверь. Без приглашения залез внутрь. На широком сиденье полулежал удивленный Николаич, наверное, его обескуражила моя податливость и та легкость, с которой я залез в их джип. Однако он быстро овладел собой и растянул по лицу радостную улыбку.