Григорий Диков - Пастух

Во-первых, была задета честь его дочери, Ларисы Дмитриевны: за несколько дней до большого пожара он торжественно объявил о ее готовящейся свадьбе с лжеподрядчиком. Во-вторых, порядочно подмочена оказалась и репутация самого Дмитрия Ивановича среди коллег. Его обвиняли в близорукости, многие друзья отвернулись от него, начальство проявляло холодность, а подчиненные за спиной перешептывались и делали прозрачные намеки. Жить в городе стало для полицмейстера невыносимо.

Впрочем, эти события в конечном итоге имели для Дмитрия Ивановича развитие самое благоприятное. Используя связи в Министерстве внутренних дел, Дмитрий Иванович добился спустя полгода перевода на такую же должность в Ардатов. На новом месте Дмитрий Иванович проявил необычайное рвение и через несколько лет перебрался с повышением в Нижний Новгород, а оттуда, еще через три года — прямиком в Санкт-Петербург. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло: расстроившийся брак дочери в конце концов обернулся для полицмейстера выгодой. Без этого он, может быть, и сидел бы до конца своих дней в Городце, ходил бы пешком по его пыльным улицам да следил за вольнодумным учителем географии, все вольнодумство которого заканчивалось, как только тот трезвел.

Судьба Дмитрия Ивановича складывалась удачно; он обосновался в столице, оброс знакомствами и связями и даже выдал замуж дочь. Его восхождение по служебной лестнице продолжалось; со временем за Дмитрием Ивановичем закрепилась надежная репутация одного из самых успешных следователей жандармского управления. Впрочем, несмотря на все продвижения по службе, о несостоявшемся зяте он не забывал и пристально следил за розыскным делом на пропавшего мещанина Ефима Григорьевича Селивестрова.

Первоначально в этом деле значилось очень мало сведений — по сути, и дела-то никакого не было: только пара листков с описанием примет и обстоятельств, при которых Селивестрова в последний раз видели живым. Бывший полицмейстер Городца, однако, не считал дело законченным. По его настоятельной просьбе начальство распорядилось изъять дело Селивестрова из ведения нижегородской жандармерии и передать его для расследования в столичный департамент полиции. Оно попало в отдел, занимавшийся розыском особо опасных преступников, — тот самый, который Дмитрий Иванович впоследствии и возглавил.

Тем временем человек, ради поимки которого Дмитрий Иванович предпринял столько усилий, жил совершенно спокойно.

Нил даже представить себе не мог, что бывший полицмейстер по крупицам собирает о нем сведения и всем сыскным отделениям отдано строгое распоряжение: установить прошлое лжеподрядчика и разыскать его самого.

Всю зиму Нил прожил в избушке, отрезанный от остального мира снегами и бездорожьем. Нил много размышлял над своей причудливой судьбой: быстрым вознесением, таким же стремительным падением и чудесным спасением из вод. Наконец решил, что в тот осенний день, когда расстрига вытянул его из волжской воды, родился он заново. Прошлое больше не тяготило Нила; он стал забывать, что когда-то его называли Ефимом, что был он богат и имел под началом много людей. Сердце его, прежде ожесточенное заботой о деньгах и положении, успокоилось и размягчилось.

Нил привык и к своему новому обожженному лицу и больше не прятался, когда в избушку к расстриге заходили за разными снадобьями и советами окрестные мужики да бабы. Главной его заботой теперь была учеба: будто снова оказался он в том счастливом времени, когда подмастерьем ходил со столярной артелью по волжским берегам. Теперь его учителем был старый расстрига. Нил впитывал каждое его слово, повторял каждое движение. В те редкие часы, когда расстрига уходил в лес или в соседнюю деревню, Нил доставал из тайника книгу на телячьей коже и вглядывался в странные буквы, стараясь угадать их смысл. С книгой на коленях он сидел у маленького окна, изредка отнимая глаза от рукописных строк и бездумно глядя на пушистый синий снег, блестевший под низким зимним солнцем. Снег казался Нилу огромной пустой страницей, на которой ему предстояло начертать свою судьбу.

И с каждым новым зимним днем сила, спавшая в Ниле, крепла и пускала корни.

Как-то раз в феврале, когда уже стемнело и за окном валил густой снег, во двор въехали сани, запряженные мохнатой лошадкой. Санями правил молодой мужик, а в них, прикрытая овчиной, лежала и постанывала баба.