Василь Ткачев - Дом коммуны

Лариса Сергеевна чаще всего идет в город с тоненькой ореховой тросточкой, Катерина Ивановна это видит, и однажды, осмелев, напросилась к ней в попутчицы.

— Вот здесь я когда-то жила, — показала Катерина Ивановна на дом, где на окнах — заметила — появились новые красивые занавески. — Также на первом.

Они остановились. Лариса Сергеевна посмотрела на дом, на окна, а потом повернулась лицом к Дому коммуны.

— Я вон там жила...

— В Доме коммуны?

— Да, да. Представить невозможно: с тридцать четвертого.

Постояли молча, и в это время каждая из них, конечно, думала о своем.

— Мы с вами, Сергеевна, пожалуй, и встречались?

— Видимо, нет: после войны мы мало здесь пожили, нам дали квартиру на Катунина. Трехкомнатную. Отцу дали, конечно же. А когда мой сын развелся, то мы разменяли трехкомнатную на одно- и двухкомнатную. Невестка согласилась взять однокомнатную. А вы же, Катерина Ивановна, в то время, когда мы жили в Доме коммуны, по-видимому, где-то в гарнизоне служили.

Катерина Ивановна в знак согласия кивнула: конечно, конечно. А может быть, и нет, ведь если взять ее годы, то она все же намного моложе, чем ее новая соседка, однако об этом говорить ей было не с руки как-то, и она посчитала за лучшее вообще промолчать. Только пройдя немного, опять кивнула головой на окно, за стеклом которого была отчетливо видна седая, с непричесанными волосами, голова Хоменка. Тот смотрел куда-то мимо или вообще не смотрел — трудно было разобрать, уже не такое острое зрение, как раньше. А может, Степан Данилович и вовсе никуда не смотрел, а ковырялся на подоконнике, занятый каким-то полезным и одному ему нужным делом.

— К жениху не зайдем? — улыбнулась Катерина Ивановна, поочередно глядя то на Ларису Сергеевну, то на лохматую голову в окне, и короткая улыбка вновь скользнула по ее лицу. — А? Что скажете? Есть у меня тут один кавалер.

Лариса Сергеевна, когда узнала подробности о женихе, да еще который живет на четвертом этаже, одержимо замахала руками, забыв даже, что в одной она держала тросточку, та упала на тротуар, и они подняли ее вместе. Она, Лариса Сергеевна, прижимая тросточку к себе, смотрела на Катерину Ивановну и улыбалась как-то совсем по-детски, наивно. А затем сказала:

— Да и мой Иван может приревновать, когда узнает, что мы были в гостях у мужчины. А мы же обязательно ляпнем при нем. Забудем — и ляпнем. Что тогда? Развод, не иначе!..

Насмеявшись вволю, старушки пошли дальше, а Хоменок все еще ковырялся на подоконнике: это он старался угодить своему Петру, тот принес откуда-то скрученный в трубочку лист табака «мультан» и просил подсушить, ведь теперь в торговле из курева ничего не купишь, хоть и талон имеешь на руках. Задушат в очереди.

Еще бы! Сын Хоменка вернулся. И хотя поезд из Белокаменной приходит утром, притянулся он тогда домой за полночь. Где носило человека, чтобы спросить? Сослался, что долго искал дом, еще более — квартиру... Обнял отца, помял того, словно игрушку, а потом увидел на раскладушке постороннего человека, то был Володька, возмутился:

— Встать! Встать, я сказал!

Володька не сразу продрал глаза, а когда все же проснулся, какое-то время еще моргал ими, не понимая, где он вообще находится. Сперва ему померещилось, что он опять в той Прибалтике, где не по-нашему написано на вывесках и чисто подметено, а когда увидел перед собой двух Хоменков, одного в майке и трусах, а рядом с ним второго, этого вот агрессивного человека в спортивном костюме и тапочках, догадался: никак сын, Петька, приехал. Оба были похожи как две капли воды.

— Встать, я сказал! Смирно-о!.. — опять подал команду Петька, а поскольку Володька не спешил ее исполнять, то глаза наливались, похоже, яростью. — Перед тобой прапорщик или еще какое говно, а?! Ну-у!

Наконец Володька все же послушался и даже выполнил несколько команд.

— Вот так! — злорадствуя и с чувством победителя глянул на Володьку Петька. — Почему в нашей казарме чужие люди? После отбоя, надо понимать? — И — к отцу: — Почему здесь чужие люди? Разжалую!.. Всех разжалую!..

— Это Володька, — тихо, словно оправдываясь, проговорил Хоменок. — Раздевайся, коль приехал... Или как. Люди спят. Тебе тут не тайга. Тише!

— Неважно! Неважно, я сказал! Чтобы больше не видел!..

И Петька жестом указал на дверь.

Володька, зевая, оделся, подал руку Хоменку, прикрыл за собой дверь.

Хоменок же тогда понял одно: на старости лет у него появилась очередная головная боль. Подводная лодка, норильская шахта — и теперь вот он, сын...