Курт Воннегут: Мать Тьма

– Угу.

– «Эта встреча была предопределена давно», – сказал я им, – сказал О’Хара. – «Сама судьба решила, что мы с Говардом Кемпбэллом должны встретиться через много лет». Ты не чувствуешь этого?

– Чего именно?

– Что это судьба. Мы должны были встретиться так, именно здесь, в этой комнате, и ни один из нас не мог этого избежать, как бы мы ни старались.

– Возможно, – сказал я.

– Как раз тогда, когда думаешь, что жить больше незачем, внезапно осознаешь, что у тебя есть цель.

– Я понимая, что вы имеете в виду.

Он покачнулся, но удержался.

– Знаешь, чем я зарабатываю на жизнь?

– Нет.

– Я диспетчер грузовиков для замороженного крема.

– Простите? – сказал я.

– Целый парк грузовиков объезжает заводы, пляжи, стадионы – все места, где собирается народ. – О’Хара, казалось, на несколько секунд совсем забыл обо мне, мрачно размышляя о назначении грузовиков, которые он отправлял. – Машина, производящая крем, стоит прямо на грузовике, – бормотал он. – Всего два сорта – шоколадный и ванильный. – Теперь он был в таком же состоянии, как бедная Рези, когда она рассказывала мне об ужасающей бессмысленности своей работы на сигаретной машине в Дрездене. – Когда кончилась война, я рассчитывал добиться многого и не думал, что через пятнадцать лет окажусь диспетчером грузовиков для замороженного крема.

– Я думаю, у каждого из нас были разочарования, – сказал я.

Он не ответил на эту слабую попытку братания. Его беспокоили только собственные дела.

– Я собирался стать врачом, юристом, писателем, архитектором, инженером, газетным репортером, – сказал он. – Я мог бы стать кем угодно.

Но я женился, и жена сразу начала рожать детей, и тогда мы с приятелем открыли чертово заведение по производству пеленок, но приятель удрал с деньгами, а жена все рожала и рожала. После пеленок были жалюзи, а когда и это дело прогорело, появился замороженный крем. А жена все продолжала рожать, и чертова машина ломалась, и нас осаждали кредиторы, и термиты кишмя кишели в плинтусах каждую весну и осень.

– Как печально, – сказал я.

– И я спросил себя, – сказал О’Хара. – Что все это значит? Для чего я живу? В чем смысл всего этого?

– Правильные вопросы, – сказал я миролюбиво и пододвинулся ближе к тяжелым каминным щипцам.

– И тут кто-то прислал мне газету, из которой я узнал, что ты еще жив, – сказал О’Хара, и его снова охватило страшное возбуждение, которое вызвала в нем та заметка. – И вдруг меня осенило, зачем я живу и что в этой жизни я должен сделать.

Он шагнул ко мне, глаза его расширились.

– Вот я и пришел, Кемпбэлл, прямо из прошлого!

– Здравствуйте, – сказал я.

– Ты знаешь, что ты для меня, Кемпбэлл?

– Нет.

– Ты зло, зло в чистом виде.

– Благодарю.

– Ты прав, это почти комплимент, – сказал он. – Обычно в каждом плохом человеке есть что-то хорошее, в нем смешано почти поровну добро и зло. Но ты – чистейшее зло. Даже если в тебе есть что-то хорошее, все равно ты – сущий дьявол.

– Может быть, я и в самом деле дьявол.

– Не сомневайся, я обдумал это.

– Ну и что же вы собираетесь со мной сделать?

– Разорвать тебя на куски, – сказал он, раскачиваясь на пятках и расправляя плечи. – Когда я услышал, что ты жив, я понял, что я должен сделать. Другого выхода нет. Это должно было кончиться так.

– Не понимаю, почему?

– Тогда, ей-богу, я тебе покажу, почему. Я тебе покажу, ей-богу. Я родился, чтобы разорвать тебя на куски как раз здесь и сейчас. – Он обозвал меня подлым трусом. Он обозвал меня нацистом. Затем он обругал меня самым непристойным словосочетанием в английском языке.

И тут я сломал ему каминными щипцами правую руку.

Это был единственный акт насилия, когда-либо совершенный в моей, кажущейся теперь такой долгой, долгой жизни. Я встретился с О’Хара в поединке и победил его. Победить его было просто. О’Хара был так одурманен выпивкой и фантазиями о торжестве добра над злом, что даже не ожидал, что я буду защищаться. Когда он понял, что побит, что дракон намерен сразиться со Святым Георгием, он страшно удивился.

– Ах, вот ты как, – сказал он.

Но тут боль от множественного перелома окончательно доконала его нервы, и слезы брызнули у него из глаз.

– Убирайся, – сказал я. – Или ты хочешь, чтобы я сломал тебе другую руку и вдобавок проломил череп? – Я ткнул его щипцами в правый висок и сказал: – Прежде чем ты уйдешь, ты отдашь мне пистолет, нож или что там у тебя есть.

Он покачал головой. Боль была так ужасна, что он не мог говорить.