Владимир Сотников - Фотограф (сборник)

– А если головы отрезать – нельзя эту рыбу есть? – спросил я.

Он посмотрел на меня, чуть-чуть задержал взгляд.

– Да наверное, можно. А чего ты ходишь сюда? Я раза два тебя видел возле зимовья.

Я удивился: мне казалось, что я всегда здесь находился в полном одиночестве.

– Так. Отдыхаю.

– Ты брось. Место нехорошее. Когда сюда первая партия приехала, рассказывают, в леднике возле избушки вместе с мороженой рыбой стреляный труп нашли. На материк отвезли, закопали неопознанного. А как его опознаешь – неизвестно, сколько лет он пролежал.

Я вспомнил зуб мамонта, все предметы в избушке – вот в чем была разгадка их нетронутости. Как на могиле, нельзя было ничего трогать. Морозец пробежал по спине при воспоминании о моих долгих посиделках внутри избушки.

– А к тебе бабы липнут? – вдруг спросил он.

Я помолчал, поняв, что в разговоре с ним надо не удивляться неожиданностям, а привыкнуть к ним.

– Нет.

Он хохотнул:

– Коротко и ясно.

– Помнишь, как Остап Бендер спросил, есть ли в городе невесты, дворник ответил – кому и кобыла невеста? Все относительно.

Он махнул рукой:

– Да ничего не относительно. Какой-то умник придумал, и все повторяют, как попки, – относительно, относительно… Я же, например, не буду сравнивать этот мешок, – он дернул плечом, – с тем, что на Клязьме ловлю. Там одно – здесь другое.

– Но вот же – сравнил.

– Да где ж я сравнил? Я ж не буду там сеть ставить, а здесь с удочкой сидеть. А удовольствие от рыбалки – одно и то же. Понимаешь? Не количество этой долбаной рыбы…

– Я понимаю. Только не пойму, при чем тут бабы.

– При том же. Один всю жизнь увлека-ается, слюни пускает, на поплавок смотрит, а у другого и без наживки клюет.

– И ты хотел узнать, слюни я пускаю или закидываю раз за разом.

Про себя я усмехнулся и чуть было не сказал, что и это – относительно, но раздражать его еще больше не хотелось.

И странно – я почувствовал, будто рядом дунул легкий, уже спокойный ветерок. Константин сказал:

– Ты уже и обиделся. Слюни – это я так сказал, не про тебя.

Мы некоторое время шли молча. Лагерь был уже совсем близко.

– А вообще-то я тебя на охоту хотел позвать. На вездеходе. А то ходишь один вокруг зимовья, как… всадник без головы!

Мне стало и смешно и жутковато от этого сравнения.

В своем вагончике я стал жарить рыбу, которую мне дал Константин, и думал о нашем странном разговоре. Я понял, что Константин въехал в разговор по своей привычке внезапно, но почему-то растерялся. Со мной часто такое бывало, когда я писал дневник – первая фраза вводила меня в оцепенение, вставала костью в горле, и в конце концов я оставлял в покое начатую страницу. Константин хотел со мной поговорить, что-то его во мне интересовало – а мы лишь перекидывались какими-то глупыми фразами. Почему он спросил, «липнут» ли ко мне бабы?

Я представил его там, на Большой земле, перед поездкой на Север. Жил своей обычной жизнью, уверенный в себе, не чувствующий жизненных порогов, через которые многие лишь кое-как переползают. К нему и «липли» женщины, безошибочно чувствуя его силу, безоглядность. Он отвечал им спокойно, меняя их потому, что прежняя уже была, а новая – вот она, опять под рукой. И вот та, к которой он вдруг привык, перестает его замечать, а уходит – к странному задумчивому типу, сидящему в компаниях где-нибудь в уголке. И Константин впервые растерян.

Я сам не заметил, как сочинил эту быструю ситуацию. Засыпая, я дополнял ее подробностями и видел себя, сидящего в кругу знакомых Константина на какой-то вечеринке – почему-то я был в очках… Снились мне олени, легко бегущие по снегу. Сон втягивал меня в этот бег, как в метель.

Назавтра была суббота, короткий рабочий день. Я работал промывальщиком – промывал образцы породы, которые бурильщики доставали откуда-то из глубин острова. Мне говорили, что на эту работу принято брать новичков: считается, что при поиске новых месторождений новичкам может повезти. Обучил меня старый якут и с первых дней, довольный моими успехами, доверил мне всю промывку. «За живца меня держат, – иногда усмехался я, – как при игре в рулетку».

К обеду я просушил шлихи – то, что остается в лотке после промывки породы, ссыпал их в пакетики и понес в лабораторию – маленький вагончик посреди лагеря. Навстречу мне шел Константин.

– Как торт, – кивнул он на мою коробку, – только цветов не хватает.

– И шампанского.

– Ничего, Майка спирта нальет.

Мы разминулись. Я вспомнил, что по дороге в лабораторию частенько срывал где-нибудь маленький северный цветок и клал его в коробку со шлихами. Когда Майя, техник-лаборант, принимая коробку, удивлялась и говорила: «Ой, а это что?» – я подыгрывал ее удивлению. Я внимательно рассматривал цветок: «Надо же, и какими ветрами его сюда занесло, ведь это незабудка иссык-кульская. – Или, в другой раз: – Шехерезада персидская». – «А ты знаешь все цветы?» – спрашивала, улыбаясь, Майя. «Здешние – нет, а вот которые прилетают, знаю», – отвечал я. Так я шутил и уходил, оставив цветок в какой-нибудь колбочке на столе.