Питер Абрахамс - Горняк. Венок Майклу Удомо

Смущен был даже председатель. Он неуверенно откашлялся.

— Надеюсь, что в дальнейшем ораторы будут говорить по существу. И еще, я могу заверить мистера Мхенди, не такие уж черствые у нас сердца…

Он сел в замешательстве, очевидно не зная, что еще сказать.

Мхенди закурил трубку и откинулся назад. Встал Лэнвуд.

— Господин председатель…

— Прошу вас, — сказал председатель.

— Для протокола, я — Томас Лэнвуд, лидер группы «Свободу Африке». Мистер Мхенди своим выступлением внес личную нотку в обсуждение политической обстановки в колониях. Вы понимаете, конечно, что наш коллега, который понес недавно такую утрату, переживает сейчас тяжелую душевную драму. Поэтому я хотел бы с объективных позиций повторить то, что сказал он, и несколько развить его мысль.

Прежде всего, с вашего позволения, я хочу ответить даме, которая с таким презрением говорила о «черной элите». Между прочим, хотел бы заметить, что я уже много лет бываю на всякого рода конференциях, но мне еще ни разу не приходилось слышать столь грубых шовинистических выпадов, какие позволила себе она в той части речи, которая касалась Мхенди…

Дама так и взвилась:

— Я протестую, господин председатель. Это оскорбление…

К ее протесту присоединились другие белые. Африканцы аплодировали.

— Мы молча выслушивали ваши оскорбления, — загремел Лэнвуд, покрывая шум. — Теперь послушайте нас.

— Не надо личных счетов, — крикнул председатель, ударив молотком по столу.

Эти слова вызвали новый взрыв негодования. Министр совещался с председателем и другими членами президиума. Лорд Росли — тот самый, что был на вечеринке у Лоис, взял в свои руки бразды правления.

— Дамы и господа! — закричал он. — Товарищи! Прошу вас!

Он поднял кверху руки и, стоя так, ждал. Понемногу зал стих.

— Когда в зал конференции врываются страсти, разум отступает. Мне бы не хотелось, чтобы кто-нибудь сказал, что на нашей конференции разуму пришлось отступить. Я уверен, наша уважаемая гостья— член парламента — не обидится, если я скажу, что большинство членов президиума находят ее слова о «черной элите» чересчур резкими. Но она — так же как и мистер Лэнвуд — имеет право на собственное мнение, и мы выслушали ее, не перебивая. Так выслушаем же, не перебивая, и мистера Лэнвуда. Продолжайте, мистер Лэнвуд.

— Благодарю вас, господин председатель, — сказал Лэнвуд. — Я счел бы свой долг невыполненным, если бы не упомянул, хотя бы между прочим, о подобном проявлении шовинизма со стороны члена партии, стоящей на стороне прогресса. А теперь перехожу непосредственно к вопросу, поднятому этой дамой. Вы должны, как она сказала, занять непримиримую позицию по отношению к «черной элите» — этому честолюбивому беспринципному меньшинству. Иными словами, вы должны занять непримиримую позицию по отношению к нам, поскольку мы и есть те люди, о которых она говорила. Превосходно! Теперь все ясно. Мы находимся в стане откровенного империализма, где торжествует принцип «разделяй и властвуй». Оторвите руководство от народных масс! Сейте вражду в сердцах простых людей к их руководителям — вот что проповедует эта дама. В одном отказать ей нельзя — она говорит то, что думает. По крайней мере, мы теперь знаем, с кем имеем дело!

Мы не можем сказать того же о вашем министре, господин председатель. Он постарался пустить пыль в глаза внушительными суммами, якобы истраченными на постройку дорог, школ и больниц. На бумаге все это выглядит прекрасно. Но нас интересует не бумага. Мы-то знаем, как живут люди в действительности. И эта действительность отнюдь не соответствует нарисованной им чудесной картине прогресса. Но даже если бы это было так, какое отношение имеет все это к свободе?

Вы, господа, как видно, органически не способны понять, что такое свобода. Свободу ничем нельзя подменить! Народы колоний проснулись, господин председатель, и не думайте, что их цель — экономический и культурный прогресс. Их цель — свобода, возможность самим, по своему усмотрению, решать собственную судьбу, собственное будущее. Нас обвиняют в несговорчивости и смутьянстве. Что ж, так оно и есть, и я нисколько не стыжусь признать это. Я усомнился бы в себе, в своих побуждениях, в своей честности, если бы вы перестали обвинять меня в несговорчивости и смутьянстве. Так уж повелось, что самые благородные, самые мужественные сыновья и дочери порабощенного народа восстают против своего врага, взрывают его мосты, пускают под откос поезда, выводят из строя машины. Только предатели и люди с психологией рабов ведут себя иначе. Мы должны быть несговорчивыми и смутьянами до тех пор, пока не станем свободны. Вы просите нашего сотрудничества. Очень хорошо. Вот вам одно-единственное условие: заявите о своей готовности обсудить с нами дату вашего ухода из колонии. Тогда, и только тогда, мы станем сотрудничать с вами! Сегодня мы отвергаем ваше приглашение. Мы не можем ответить вам ничем иным. Раб не сотрудничает с рабовладельцем! Предупреждаем вас, предупреждаем открыто и честно, что мы готовы разорвать свои цепи! Война объявлена!