Лола Лафон: Маленькая коммунистка, которая никогда не улыбалась

И сразу становится понятно, что это – совсем другое дело. Этот сопровождающий ее выступление скачущий чарльстон, Yes, Sir, That's Му Baby [6], эта пронизанная радостью мелодия двадцатых годов – до начала Великой депрессии, yes, yes, yes , наша обманщица смешала все карты, сдвинула границы возможного, yes, sir, она даже без рук обходится, не отталкивается от пола, когда взлетает, воздух ее держит, ту baby , и ни у кого нет сомнения в том, что да, that’s ту baby baby , она и с этим прекрасно справляется, возвращается в детство, маленький бродяжка из немого фильма, чье лицо так и хочется обхватить ладонями. До чего легко, до чего весело. Смотришь – и избавляешься от тягостного чувства, которое оставляет громоздкая система безопасности на этих Играх: у всех в памяти еще свежа трагедия Олимпийских игр в Мюнхене, взятие заложников и убийство израильских спортсменов [7]. Эта девочка берет нас за руки, и мы вместе начинаем кружиться в беззаботном хороводе. Она стоя приветствует толпу, угрюмые русские вслед за своим тренером покидают зал, а Бела весело вскидывает кулаки и молотит ими по воздуху. Румынские гимнастки скачут рядом, под глазами у них круги от недосыпания, во рту пересохло от голода. Девочке поклоняются, если надо – и на колени встанут перед этим эльфом ростом метр пятьдесят четыре сантиметра, эльфом, заставляющим забыть об оружии, которое в олимпийской деревне то и дело попадается на глаза. Девочка спасла эти раздувшиеся от цифр Игры: девять тысяч двести пятьдесят спортсменов, которых окружают три тысячи двести тридцать пять сопровождающих, подстерегают восемь тысяч журналистов и охраняют шестнадцать тысяч солдат – они не подпустят к ним ни Баадера [8], ни Карлоса [9], ни японских камикадзе, ни палестинцев, ни ИРА, ни даже, возможно, квебекских сепаратистов.

И вот уже миллионы матерей, опустошенных послепраздничным затишьем и успевших затосковать по карпатской фее, выключают телевизоры, которые с 17 июля работали целыми днями. И вот уже они начинают мечтать о такой же дочке, как эта девочка – маленькая, тоненькая, бледненькая, старательная, послушная, серьезная, трудолюбивая, сдержанная, без всякого кривлянья, девочка, которая поднимается на пьедесталы, и на ее плоской и твердой груди блестят огромные медали, девочка, которая, очаровав миллионы и миллионы телезрителей, ждет своих оценок перед камерами всего мира, девочка, которая заканчивает свои выступления жестом, запечатленным на открытках, и эти открытки уже везде продаются, девочка, приехавшая из непонятной страны, какой-то Румынии, девочка, привыкшая добросовестно трудиться, и ей покупают ленты, чтобы завязывать красивые банты, и она такая чудесно гладкая и ничем не пахнет… ах, до чего же хочется девочку, отгороженную от мира, девочку, не знающую, что ей ничем нельзя помочь и что ее скоро, о да, очень скоро настигнет банальное биологическое будущее.

И вот уже миллионы девочек, опустошенных послепраздничным затишьем и успевших затосковать по карпатской фее, выключают телевизоры, которые с 17 июля работали целыми днями, и чувствуют себя так, словно вернулись после долгого отсутствия. Встав перед зеркалом в прихожей, они пытаются повторить приветственный жест, вскидывают руки, прогибаются в спине, отчего грудь выпячивается, а под майкой становится видна тесная резинка синтетических трусиков. Они начинают мечтать о таком же стремительном теле. Маленькие западные девочки в тот же вечер отказываются от добавки запеканки и от десерта, они взяли на себя тайную миссию, они понесут дальше этот белый цвет, чудесный белый цвет купальника, и магнезии, и возвышенной жизни Нади там, среди снегов, где больше ничего нет.

Начиная работу над этой книгой, я в поисках «свидетельских показаний» опубликовала просьбу прислать их мне и в ответ получила от поклонниц Нади К. десятки писем по обычной и еще больше – по электронной почте. Чаще всего писали женщины за сорок, хотя были и другие, совсем молоденькие, слишком юные для того, чтобы видеть монреальское выступление Нади в прямом эфире. Те, кто постарше, все как одна помнили, какое испытали тогда потрясение. В какое изумление пришли, когда Надя К. вывела из строя компьютер. Как внезапно разлюбили слишком сладкие хлопья, эти готовые завтраки из коробок, куда для них вкладывали мелкие игрушки, – неуместное в царстве героических лишений изобилие. Как отказались от юбок, в которых очень неудобно воображать себя Надей К., той, чей белый купальник стал обличающим зеркалом: они увидели, насколько ленивы и изнежены, насколько мало в их жизни места для долга и обязанностей. А вот Надя К. – она не только легкая, но еще и сильная, и безжалостная. Надя К. никогда не улыбается, никогда не благодарит, взрослые сами умоляют ее хотя бы взглянуть на них. А она молчит, отстраненная и сосредоточенная, окруженная взрослыми в тренировочных костюмах, этими странными преподавателями гимнастики, которые почтительно ее поздравляют. Надя К. приехала из страны, о которой никто и не слышал, пока о ней не заговорили по телевизору, даже родители. Плакатами с изображением Нади К. летом 1976 года украшали свои комнаты девочки, мальчики предпочитали Фарру Фосетт [10] в красном купальнике, с чуть раздвинутыми, теплыми и зовущими загорелыми ляжками.