Надежда Кожушаная - Разлука [=Зеркало для героя]

Федин фонарь высвечивает Сергея. Тот поежился. Штрек был намного уже квершлага, при неровном свете ламп деревянные крепления походили на ребра окаменевшего чудовища, порода — высохшие бока. Казалось, что бока, ссыхаясь, жмут на ребра, и те под давлением ломаются, как спички, затрудняя проход людям. Сергей направил свет под ноги, боясь споткнуться об осыпавшуюся породу.

Что-то липкое и мягкое шлепнулось по его лицу. Он вскрикнул, отпрянул назад, чуть не сшиб с ног Федю. Под верхним бревном крепления свисала, качаясь, мохнатая седая груша величиной с голову. Федя сорвал ее и смял в руках.

— Шахтная плесень. Если в мире ничего не лишнее, то и ее когда-нибудь используют. Про пенициллин слыхал?

— Читал.

— Чудеса, говорят, делает. Чуешь, сухо стало? А тишина, а воздух? Так и хочется вздремнуть трошки.

— Лава близко? — Сергею стал поднадоедать Федин энтузиазм.

— Та под нами, вот и лаз, — Федя ткнул пальцем в небольшое темное пятно в правой стороне штрека и приник к отверстию, — угольком отдает. Сидай, передохнем перед спуском.

Сели.

— Не страшно? — спросил Федя. Сергей пожал плечами.

— В лаве хуже, клетки семьдесят на семьдесят сантиметров. Узко, — высморкался, — зато дороги из лавы широкие. Потому что в забое человек поставлен лицом к природе, легче проявить себя. С виду неказистый перед громадиной, а обязательно выходит победителем. — Расправил худые плечики. — А наколенники я тебе из автомобильной резины сделаю.

— Зачем? — удивился Сергей.

— Так колени до костей сотрешь, — теперь удивился Федя наивности товарища.

Шум падающего угля приближался, сливался с приглушенными ударами молотка. Федя одним рывком поднялся на два крепления, вдоль шланга со сжатым воздухом. Сергей — за ним.

Видна была только часть забоя. Можно было разглядеть в темноте спину человека. Пыхтя и нажимая всей грудью на рукоятку молотка, забойщик вгонял зубок в толщу пласта. На корточках, на стойке, он был похож на большую черную птицу, примостившуюся на обглоданном суке. По мере продвижения зубка приподнимался и точно расправлял крылья, готовясь взлететь.

— В добрый час уголек добывать! — Федя приподнял лампу. Мастер не обернулся. Федя смущенно перебирал руками по стойке:

— Бухарев. Лучший забойщик. Зубки личным способом закаливает.

От груды отделился и осыпался вниз порядочный кусок. Потом последовал второй, выработка на глазах ширилась.

В новом уступе света не было. Федя осветил лампой рабочее место:

— Вот мы и дома! — И на черном от угольной пыли лице появилась ослепительная улыбка.

— Инженер?! Горняк?! — кричал Тюкин, большой тучный мужчина с длинными залысинами на голове. — К нам?!

Немчинов стоял перед ним, растерянный от такой буйной детской радости за себя.

— Валя! — Тюкин подбежал к двери, крикнул: — Кофе! — Вернулся к Немчинову, протянул ему руку. — Прости, руки отмороженные и пожать толком не могу. Сядь.

Сели.

— Инженер, значит. Дело, голуба. Я здесь второй месяц, трудно, браток. Восстановительных работ под землей много, производительность не дотянем еще до довоенной. Растеряли горных мастеров. — Махнул рукой, подвинул стул ближе. — Андрей Иванович?

Андрей кивнул.

— Ты начальник без участка, у меня участок без начальника. Сторгуемся? Клянусь честью шахтера, процентов на двадцать можно повысить общую добычу. А двадцать и шестьдесят — это уже восемьдесят процентов довоенной добычи. А жизнь-то, она больше всего тепло любит.

Секретарша внесла бутерброды, кофе. Оглядела Немчинова.

— Сегодня День повышенной добычи, — сказал Тюкин, — пойдешь на «Молодежную», осмотришь заброшенные шурфы… А сейчас откуда?

— А из Москвы. — Андрей осмелел, закинул ногу за ногу, приготовившись разговаривать о делах и новостях.

Секретарша остановилась, задержалась: хотелось послушать.

Штрек был освещен вбитыми в крепи шахтерскими лампами. Бригада сидела, разложив на распилах незамысловатый харч: пирожки, сало, вареные яйца. Спрыгнул сверху и Бухарев.

— Новенький? — Покосился на Сергея. — А ты, Федор, опять без харчей. Кулак… нате, — протянул Феде и Сергею по пирожку. — Шахтер?

— Нет, — ответил Сергей.

— Научим. Родители есть? Жинка, детки?

— Далеко.

— Плохо. — Старый навалоотбойщик смотрел строго, учил: — Сколько война, в гробину ее мать, съела, а ты родными бросаешься. И не кивай, слушай пожилых. А если жена без тебя гулять пойдет? Нельзя.