Надежда Кожушаная - Разлука [=Зеркало для героя]

— Рассказывай, — сказал Сергей. — Как ты тут?

— Я тут бог, — сказал Немчинов, — творю. Спасаю. Сегодня Федьку на шахту не допустил — он теперь живой, — на воскресник патефон принесет. Пластинки хорошие. Танцы-шманцы… Бандитов поймали — мужики при деньгах: пиво будет. — Помолчал, подумал, вспомнил. — А, да, денег возьми сразу. А то мало ли… — Вытащил из кармана сложенные в пять раз сторублевки, другие деньги, помельче. — Я, правда, сегодня мотоцикл взял. Машина — зверь! «Киевлянин». А. Ты видел…

Сергей благодушно ухмыльнулся.

— А про деньги не думай. Я каждое утро к Тюкину: «Инженер! Горняк!» И сотня в день. Как у настоящего стахановца.

Сергей засмеялся, взял деньги.

— Знаешь что… — Немчинов вдруг заговорил быстро, занервничал, встал. — У меня, по-моему, крыша потекла. — Постучал себя по голове. Ты тогда сказал, ты не помнишь. «Пробка пока она не погружена полностью, будет плавать на поверхности. А если ее погрузить — вытолкнется сама…» Я пас. Я утонул. Все нервы поверху. — Провел себя по руке. — Хожу навзрыд Они не помнят ничего. Ни зла, ни добра. Как градусник: температуру набил — стряхнул — и нет ничего. Мертвые оживают живые — как мертвые, каждый день заново. Вымотали меня. Все можно, понимаешь? А следа не остается. Я даже узнать не могу: выжил Федька или нет.

«Помните, Джемс! — Поднял палец и пересказал чужим голосом: — Дружба народов России и Америки — это самый важный вопрос, который стоит сейчас перед человечеством!..» — Объяснил: — Это мы в кино ходим. Двадцать девять раз! «Встреча на Эльбе». «Андрей Иваныч, не могу же я с первого дня!» А я ее как себя знаю! — Посмотрел не на часы даже, куда-то вбок, определил: — Немцев увезли. Сейчас на воскресник повалят… — Помолчал. — Завтра тебе костюм бостоновый возьмем… Я без примерки не стал брать.

Пшеничный слушал молча, серьезно, думал.

— А «Пьяную» я взорву, — сказал Андрей. — Сразу надо было. Один раз Тюкина в полвосьмого поднял, в шахту засунул. Все, пласты выработанные, крепления аховые, шахта-то дореволюционная, ее даже фашисты не разрабатывали! Подъездов нет, два с половиной километра до путей, что! Немцы туда расстрелянных сбрасывали, в шурфы, а дети потом эти трупы на телегах возили, за город! Показал, убедил. Да. Пошли в шахтоуправление, закрывать… «Алексей Николаевич, вам телеграмма!» От гиппопотама. И опять: «Стране нужен уголь, провокатор-диверсант!» Я и запил! Бухареву морду набил. Во, — показал сломанный зуб, махнул рукой. — Потом бросил. В церкви даже был. Сейчас собрался. Обязал себя: с утра — докладная. Чтоб не сдохнуть. Запалов насобирал, взрывчатки, — показал на ящики. — Взорву!

— Взорви, — спокойно сказал Пшеничный.

— Так они в три смены пашут! Не успеть! Пересменка со второй на ночную десять минут: одни наверх — другие в ламповой! С людьми взрывать придется.

— Какие же они люди?

Андрей замолчал, смотрел.

— Какие люди, Андрей?! Ты что?! — засмеялся Пшеничный.

— Это игра! — говорил Пшеничный. — Тебе даны условия и потрясающая возможность каждый день вести себя по-разному.

— Нет, я понял! — кивал Андрей.

— И это фантазия, призраки, — показал Сергей на народ, идущий к воскреснику. — Книжка про послевоенную разруху. Можешь взять карандаш и написать новый текст поверх печатного!

— Или кино, — сказал Немчинов.

— Возьми пистолет и стреляй в действующих лиц, — подхватил Сергей. — Завтра кто-то сменит экран, и кино начнется заново. Это было давно, поэтому ничего этого нет!

— Как градусник, — сказал Немчинов.

— Ты забыл отключить мозги и нервы, вот и все! Ты хочешь двинуть день, ты хочешь «знать», ты ждешь результатов… А задача наша — выжить!

— Когда я сидел два года, — сказал Немчинов, — я же просто ждал, когда они пройдут.

— А здесь проще! — опять подхватил Пшеничный. — Хочешь взорвать — взрывай! Убить — убей. Потому что завтра твой убитый встанет и пойдет и будет верить в то, во что вчера, не вспомнит ни зла, ни добра и никогда не поверит грядущим переменам, ты понял сам, ты сам сказал!

— А если я ее взорву, — Немчинов остановился, — и день не повторится? Если двинется?

— Ты же этого хочешь.

— А вон. — Немчинов толкнул Пшеничного. — Пацана в красной майке видишь? Знаешь, кто это?

— Кто?

— Я.

Немчинов-маленький сосредоточенно ковырялся в пластинках.

Люди высаживали деревья, которые потом, через тридцать лет, будут стоять в городе мощной стеной, крепкие и красивые в своей благополучной зрелости. Тут же придумывались и обсуждались возможные названия будущей аллеи, как-то: «Имени победы Китайской революции», «Имени позора палачам Хиросимы», «Имени семидесятилетия И. В. Сталина». Все они по тем или иным причинам отклонялись, но обсуждались горячо и всеми без исключения. Иное название вызывало смех и шутки по адресу «автора», но всем было интересно.