Хелен Саймонсон - Последний бой майора Петтигрю

— Что ты имеешь в виду под словом «пожилых»?

— А с иностранцами надо быть особенно осторожным.

— К американцам это относится? — спросил майор. — Потому что я как раз вижу американку.

Сэнди стояла в дверях и изучала занавески. Майор пожалел, что маковый узор выгорел по краям.

— Не говори ерунды, — сказал Роджер. — Американцы такие же, как мы.

Его сын поцеловал Сэнди в губы и обнял. Майор же остался переваривать это решительное отрицание различий в национальных характерах англичан и энергичных американцев. Ему многое нравилось в Америке, но он чувствовал, что эта страна все еще переживает период детства — родилась она где-то за шестьдесят лет до начала правления королевы Виктории. Америка всегда была щедра — он до сих пор помнил банки с какао и восковые карандаши, которые им раздавали в школе в течение нескольких послевоенных лет, — но несла свою мощь с такой уверенностью, что напоминала ему двухлетнего ребенка, завладевшего молотком.

Он был готов признать свою предубежденность, но как еще относиться к стране, чья история либо хранится в парках аттракционов, работники которых носят домашние чепцы и прячут под длинными юбками кроссовки, либо раздирается на куски?

— Ты в порядке, милая? — спросил Роджер. — Оказывается, Абдула сюда пригласил отец.

— Ну конечно, — ответила Сэнди и повернулась к майору. — Эрнест, у вас замечательный дом.

Она протянула руку, и майор взял ее, заметив, что теперь у нее розовые ногти с широкими белыми кончиками. Мгновение спустя он понял, что они раскрашены так, чтобы напоминать настоящие ногти, и вздохнул при мысли о бесконечном количестве женских ухищрений. У его жены, Нэнси, ногти были чудесной овальной формы, словно миндальные орехи, и она только полировала их маленькой пилкой и коротко стригла, чтобы удобнее было копаться в саду или играть на пианино.

— Спасибо, — сказал майор.

— Чувствуется аромат эпохи, — сказала Сэнди, одетая, словно персонаж романа о сельской жизни. На ней были коричневые туфли на высоких каблуках, узкие брюки, рубашка с узором из кленовых листьев. На плечи она набросила кашемировый свитер. Не похоже было, чтобы она готовилась к прогулке по раскисшему полю до паба. Майор тут же почувствовал зловредное искушение предложить именно этот вид досуга.

— Давайте отметим ваш неожиданный приезд, — сказал он. — Можем прогуляться и пообедать в «Королевском дубе».

— Вообще-то мы привезли еду с собой, — сказал Роджер. — Купили все в том шикарном новом магазине в Патни. Все продукты доставили ночью из Франции.

— Надеюсь, вы любите трюфельную пудру, — рассмеялась Сэнди. — Роджер заставил посыпать ей буквально все, кроме мадленок.

— Можешь пригласить этого Абдула пообедать с нами — в качестве извинения, — добавил Роджер, словно обиду юноше нанес именно майор.

— Называть его Абдулом невежливо, — сказал майор. — Это значит «слуга». Надо использовать полное имя — Абдул Вахид. «Слуга Господа».

— Ему это важно, да? — заметил Роджер. — А его тетя работает тут в магазине, да? Это та самая, которую ты притащил в коттедж и напугал миссис Огершпир?

— Миссис Огершпир — возмутительная особа.

— Это само собой разумеется, пап.

— То, что это само собой разумеется, не значит, что об этом нельзя говорить. Или что нельзя отказаться иметь дело с подобной личностью.

— Зачем устраивать скандал и упускать выгодное предложение? — спросил Роджер. — Куда приятнее утереть нос и получить свою выгоду.

— И какова же философская база этой теории? — спросил майор. Роджер слабо махнул рукой, и майор заметил, как он закатил глаза — так, чтобы видела Сэнди.

— Папа, это обычный прагматизм. Это называется реальный мир. Если мы не будем заключать сделки с не слишком высокоморальными личностями, количество сделок сократится, и хорошие парни вроде нас станут нищими. И что с нами тогда будет?

— Возможно, вы окажетесь в достойной компании высокоморальных личностей? — предположил майор.

Роджер и Сэнди отправились за корзиной с продуктами. Майор пытался не думать о трюфелях, которых всегда избегал — ему казалось, что от них пахнет потными гениталиями. Из дома вышел Абдул Вахид. Как обычно, он нес под мышкой какие-то пыльные религиозные книги, и вид у него был крайне угрюмый — майор уже понял, что причина его постоянной хмурости кроется не в неприятном характере, а скорее в постоянных размышлениях. Майор считал, что современная молодежь слишком много думает. Результатом этого вечно становились какие-то нелепые повстанческие движения или, как в случае с несколькими его учениками, отвратительные вирши.