Клер Эчерли - Элиза, или Настоящая жизнь

— Мне хотелось бы поговорить с тобой, Люсьен. Можно я приду вечером?

— Вечером? Нет, никак, сегодня митинг. Но ты можешь пойти с нами. Лишний человек нам не помешает. Митинг за мир в Алжире. На улице Гранж–о–Бель. Знаешь?

— Откуда я могу знать?

Он предложил мне пойти вместе с ним. Анна будет ждать у ворот Ла — Шапель.

— А кончится поздно? Завтра ведь вставать…

— Ну, так мы никогда ничего не сделаем!

— Хорошо, жди меня.

— Ладно, только ты поторопись. Найдешь меня на остановке автобуса.

Я собралась мигом. Волосы, руки, сойдет и так. Митинг — это толпа. Митинг. Слово возбуждало меня.

Усталость свернулась клубком где–то в глубине тела. Исподволь она ждала своего часа. Ноги сами несли меня, я весело бежала к автобусу.

Брат ждал меня.

— У тебя нет приятелей, девушек, которых ты могла бы взять с собой? — спросил он меня.

Вопрос показался мне идиотским.

— Понимаешь, брать нужно количеством. Но у людей пороха не хватает, времени ни у кого нет.

— Они устали, — сказала я.

Люсьен пожал плечами. В автобусе я пробиралась следом за ним, но меня протолкнули вперед, и я оказалась рядом с шофером.

Зрелище было феерическим. Мы медленно ехали по бульвару Массенá, спускаясь по склону к мосту Насьональ, перед нами десятки машин, подобно кометам, оставляли за собой ослепительный след. Целый сноп сплетающихся нитей, красных и желтых, озарял мост, и квадраты света пронзали многоэтажные башни, вздымавшиеся справа.

Но после ворот Доре мы выехали на равнину, феерия кончилась. Теперь Люсьен был рядом со мной. Он держался рукой за металлическую перекладину, я видела трещины на коже, следы меркюрохрома; фаланги были вздуты и сморщены, рука казалась старческой. С руки я перевела взор на его лицо. Украдкой я ловила его взгляд. Глаза его блестели по–прежнему, и я внезапно подумала, случается ли ему вспомнить о Мари, о своей жене. И если он вспоминает, то каково ему на душе.

— Здесь.

Мы вышли. Анна была на остановке. Она отметила мои волосы, подвязанные клетчатым пояском. Люсьен сказал, что нужно сесть в метро. Я шла сзади них. В многоцветном неоновом свете Анна казалась красивой, но одета была небрежно. Должно быть, денег не хватало. Стоптанные лодочки уродовали ее ноги. В них обоих было что–то разболтанное, напоминавшее битников, «граждан мира», «непротивленцев», которые вызывают у людей снисходительную улыбку. Их хотелось защитить. Но я — то знала, до какой степени они сами умеют быть безжалостными.

Люсьен насвистывал, спускаясь по лестнице метро.

— У тебя есть билетик?

У меня не было. Анна, улыбаясь, дала мне свой. Глаза у нее были желтые, нежные.

На станции Сталинград мы перешли на другую линию. Старая нищенка возилась на скамье с четырьмя битком набитыми сумками, в одной из которых были газеты. Мы наблюдали за ней. Ее голова, обмотанная несколькими платками, в конце концов склонилась к автомату, продававшему конфеты. Но тут же резко отпрянула.

Подействовал ли на нее холод металла или она внезапно увидела себя? Но видела ли она еще себя? Видела ли она себя так, как мы ее видели?

Люсьен расхохотался.

— Картинка! — сказал он Анне. — Это ты через тридцать лет.

Анна не засмеялась. Она поглядела внимательно на старуху и согласилась:

— Да, когда–нибудь я буду такой.

Люсьен хотел пошутить. Но серьезность Анны смыла наши улыбки. Она разглядывала женщину, точно и впрямь видела свое будущее.

Пришел поезд, мы молча вошли, я даже не обратила внимания на названия станций. Я представляла себе Анну: переспит с Люсьеном, с другим, с третьим, и вдруг состарится, окажется у разбитого корыта. И общество, и сама ее натура, в которой было что–то от недоноска, столкнут ее потихоньку обратно на то дно, откуда она поднялась. До выхода из метро никто из нас не сказал ни слова.

— Митинг по поводу гибели одного молодого парня в Алжире, — объяснил мне Люсьен. — Если бы нас набралось пятьсот…

Нас было тридцать. В ожидании, пока соберется побольше народу, несколько человек спорили о чем–то возле эстрады.

Анна присела на кончик скамьи, я подошла к ней.

— Вам уже приходилось бывать на митингах?

— Да, конечно. А вам нет?

— Брат впервые взял меня. Вы не находите, что Люсьен плохо выглядит? — сказала я, пользуясь тем, что мы были с глазу на глаз.

— Нет, я не заметила.

Она встала. Мой вопрос был ей неприятен. Она усмотрела в нем косвенный упрек, которого я в него не вкладывала. Никто меня не понимал правильно. И эта тоже видела во мне жалостливую сестру. Я позавидовала ее снисходительному презрению к здоровью, отдыху, еде.