Сергей Смирнов (Арбенин) - И конь проклянет седока

Спрятавшись между ящиками, я затаил дыхание. Ел прошел мимо, а я выполз следом и двинулся за ним. Это был мой шанс.

Ел прошел мимо опрокинутого мусорного контейнера. В куче мусора блестела пустая бутылка из-под шампанского. Я поднял бутылку. Ел что-то почувствовал и стал медленно поворачиваться ко мне. Возможно, он даже успел увидеть меня. Но в этот момент тяжелая бутылка опустилась на его покатую стриженную голову.

Хрустнула височная кость. Он свалился, не издав ни звука.

Я оттащил его в тень, раздел, натянул его одежду на себя. Ел был крупноват для меня. Ладно. Буду небольшим елом. Не совсем елом. Недоелом. Елом, похудевшим от тоски. От тоски по нездешнему, другому миру.

Теперь я был обут и следы мои меня не выдавали. Теперь от меня пахло елом.

Я выбрался на улицу. Прямо передо мной светились огромные окна торгового центра.

Я зашагал к магазину походкой голодного ела, когда прямо на меня из полутьмы выкатился трамвай. Угрюмый вагоновожатый высунул рoжу из разбитого окошка и несколько секунд молча изучал меня. Я постоял, потом сделал ему ручкой и перешагнул через рельсы. Трамвай покатил дальше.

Я решил обойти здание. Огромные окна первого этажа были завешены изнутри плотными шторами.

Свернул за угол. Здание, примыкавшее к центру, стояло в лесах.

Этим лесам, однако, было столько же лет, сколько и бутылке изпод шампанского — стояки проржавели, часть досок обрушилась. Я вскарабкался по металлической лесенке. Леса кряхтели подо мной, но держались. На уровне второго этажа я подобрался к светящемуся окну. На окне не было штор, и я увидел внутри огромный мясокомбинат: ряды мясных туш на металлических столах, рабочие-елы в фартуках. Над ними, на крюках транспортера, покачиваясь, медленно двигались освежеванные туши.

Елы-рабочие сновали между тушами, орудуя огромными ножницами.

Туман, висевший в помещении, мешал рассмотреть все как следует, но я увидел достаточно.

Остаток ночи я провел, пробираясь по проулкам и проходным дворам, пересекая огромные запущенные площади с потрескавшимся и провалившемся асфальтом, парки с почти непроходимыми аллеями, потом вышел на берег реки и долго шел вдоль кромки воды, пока не оказался на кладбище теплоходов и барж. Здесь я, наконец, нашел укромное местечко, лег на пыльные доски и забылся.

…Кто-то тряс меня за плечо. Я не хотел просыпаться, но тот, кто будил меня, был очень настойчив. Я увидел огромные окровавленные ножницы — они вот-вот должны были сомкнуться на моем горле, — застонал и проснулся.

Я лежал в трюме корабля. В щели пробивался свет, а надо мной стоял человек с длинной бородой, белой, как у Деда Мороза. Он приставил палец к губам: тише!

Передо мной, несoмненно, был человек. Человек, а не ел. Я схватил его за руку, а он испуганно проговорил:

— Пожалуйста, тише! Мы сейчас в безопасности, но кто знает…

Одет он был в дорогое женское платье, порванное в подмышках, и к тому же с оторванным подолом. На плече у него была котомка.

Проследив за моим взглядом, он кивнул, вытащил из котомки сухарь и протянул его мне. И, пока я грыз сухарь, он говорил:

— Вы устали. Но теперь все позади. Теперь вы не один. Нас, правда, мало и нам приходится прятаться, да. Но зато мы вместе и у нас есть убежища. Там, в нижнем городе.

Потом мы вылезли наружу. Был солнечный день и теперь я мог разглядеть страшное запустение, царившее в этом гигантском городе. Из воды тут и там поднимались груды ржавого металла, торчали палубные надстройки и днища затонувших кораблей.

Справа тянулись кирпичные стены заводских цехов. На стене одного из них была громадная, полустертая временем надпись:

«Завод имени Октябрьской Революции».

Мы вошли в широкий проход под этой надписью, прошли насквозь один корпус, другой, обогнули третий и оказались у полуразрушенной электроподстанции с проржавевшей дверью, на которой еще был виден череп с костями. Длиннобородый наклонился к лазу, заложенному кирпичами и сказал кому-то вниз:

— Мы здесь!

Кирпичи зашевелились, длиннобородый, помогая кому-то, стал вытаскивать их из прохода. Потом полез в лаз. Я двинулся следом. Кто-то снизу подхватил меня и я оказался в бункере среди людей — десятка людей. Свет проникал сверху и его было достаточно. Обросшие, исхудавшие, в самой невообразимой одежде (на одном был даже камзол времен Екатерины), они тесно обступили меня, трясли за руки, и улыбались, при этом никто из них не проронил ни слова. Странное молчание нарушил невысокий, лысый, в очках человек, выступивший вперед.