Феликс Кривин - Полет Жирафа

— Ну да!

— А то! Это ж когдатей когдатого! И дикие звери, кстати, были одноклеточные. И домашние тоже. Все были простейшие. И все проблемы — простейшие. И все заботы — простейшие.

— Как хорошо! — позавидовала Пустыня.

— Сравнила! А в семейной жизни — и того проще. Не нужно жениться, сходиться характерами. Сам с собой разделился — тут тебе и семья. Холостяков — не было. Старых дев — не было. А главное — старости не было. Ещё в молодости впадаешь в детство, даже в два детства, а из них — опять расти в молодость. Дорос — опять впадаешь в детство, и опять пошёл расти в молодость.

— Как же это можно?

— Когдатей когдатого всё было можно. Это потом всё стало нельзя.

Потому что сам по себе живёшь, сам на себя делишься — и никаких тебе посторонних.

— А как с автобусами? — поинтересовалась Пустыня. — Неужто всюду пешком?

— Когдатей когдатого вообще не ходили. Только плавали. Вся земля — сплошная вода, и в воде жили мы, одноклеточные.

— Какой ужас! Я бы так не смогла! Я бы там утонула! — запаниковала Пустыня.

— Ничего, привыкла бы. Мы же привыкли. И одноклеточными привыкли, и многоклеточными. И совсем без клеток надо будет — тоже привыкнем.

— Ты думаешь? — Она помолчала, успокаиваясь. — А эта шляпа в одну клетку мне бы пошла. С шарфиком в одну клетку, а? Ты бы на меня посмотрел. Ты бы на меня смотрел, не отрываясь.

— Тебя любили, Пустыня?

— Много раз. Я делю людей на проживающих и проезжающих, так, мне кажется, проезжающие любили меня больше.

— А ты?

— И я тоже много раз. Но как-то так получалось, что я не могла ни на ком сердцем остановиться.

— Как это — сердцем остановиться?

— Ну, полюбить надолго, на всю жизнь. Жизнь у меня, понимаешь, длинная, а у них — короткая.

— И это ты называешь — сердцем остановиться? Остановиться сердцем это значит умереть.

— А я что говорю? Полюбить до смерти.

— Но у тебя получается не д осмерти, а до см ерти.

Она затуманилась — то ли от мыслей о смерти, то ли о своей неудачной любви.

— У меня как получалось? Полюблю проезжающего — хочется, чтоб он стал проживающим. Полюблю проживающего — хочется, чтоб он стал проезжающим. Ни на ком не могу сердцем остановиться. Из проезжающего никак не получается проживающий, а из проживающих проезжающий получается слишком быстро. Не задерживаются ни те, ни другие возле меня.

— Может, они тебя не любили?

— Да нет, любили. Очень любили. Но — не задерживались. Был у меня один проезжающий. Проезжающий рыцарь, как он себя называл. Он так меня любил, что готов был в мою честь другие земли превратить в пустыни. Я его отговаривала: не нужно это, там же люди живут, и зачем тебе другие пустыни, когда у тебя есть я. Останься, просила, будь моим проживающим!

Но он отвечал: никогда! Не может проезжающий рыцарь стать проживающим.

Потом я о нем слыхала. Столько он после себя оставил пустынь. Я даже его к ним ревновала.

— И напрасно. Нехороший он был человек.

Она вся просветлела, растуманилась.

— Нехороший, но любимый.

Видно, любовь останавливает не только сердца.

О возрасте женщин говорить не принято, но я всё же не удержался.

— Сколько тебе лет, Пустыня?

— Сколько по сколько?

— Как это?

— Не понимаешь? Тут у нас когда-то, давным-давно, жил один человек. Не помню уже, как звали. Так ему было отведено прожить девятьсот шестьдесят девять лет.

— Ну, это Мафусаил.

— Во-во! Но ему предоставили выбор: прожить пятьдесят раз по семнадцать или семнадцать по пятьдесят семь. Ну, он, понятно, выбрал по семнадцать. Пятьдесят семь молодостей все же лучше, чем семнадцать старостей, ты как считаешь?

— Наверное, лучше.

— Вот и он так считал. И стал жить, как договорено; доживет до семнадцати — и опять начинает с нуля. Опять до семнадцати — и опять с нуля. Ровесники его остепенились, набрались ума — девать некуда, семьями обзавелись, а он всё никак школу не кончит. И жениться не может по молодости, а хочется — ну, сам знаешь, как

Взмолился наверх: лучше я буду по пятьдесят семь, сколько осталось. А ему сверху: на пятьдесят семь уже не осталось. Всего три по семнадцать осталось, обшей суммой пятьдесят один. Хочешь пятьдесят один?

А что ему выбирать? Он уже от этих молодостей согнулся, сгорбился, еле ноги волочит. И когда его знакомые спрашивают: «Ты отчего так постарел?» — он отвечает: «От молодости этой проклятой, черт бы её побрал!»