Ксения Спынь - Идол

Из ниоткуда вдруг появился Эрлин. Он проскользнул между охранниками, изящно, как всегда, подхватил Риту под руку.

— Не валяйтесь на снегу, фройляйн. Простудитесь.

В деревянном бараке, где светила слабо тлеющая лучина, на соломенном настиле в забытьи металась фройляйн Рита. Она умирала.

Лунев стоял у её изголовья. Он положил руки на плечи Риты и придерживал её, сам точно не зная, для чего. Где-то в углу, в темноте маленького помещения находился Семён: его тихое бурчание порой доходило до слуха Лунева, но оставалось лишь на периферии его сознания. Всё внимание его было устремлено на Риту.

Сюда, в барак, её втащил Кирилл Эрлин. Рита была уже в полуобморочном состоянии, она безвольно обвисала на руке Эрлина, запрокидывая голову и бормоча что-то бессвязное. Эрлин со словами «Держите вашу красотку», передал им Риту и ушёл.

Это случилось час или два тому назад, и до сих пор агония не кончалась, до сих пор Рита билась на ложе, то затихая, то снова начиная метаться. Казалось, это длилось уже целую вечность, и двое свидетелей могли только безмолвно наблюдать, пока медленно догорала лучина, а за тонкими стенами протяжно выла синяя вьюга.

Фройляйн Рита исполняла свой последний танец. Судороги пробегали по её телу, которое выгибалось и падало обратно, руки извивались и производили замысловатые пассы, бредовый шёпот «Собой!.. Собой!..» срывался с губ. Иногда Рита затихала, и тогда казалось, что она потеряла сознание, потом судороги возобновлялись, снова слышалось «Собой, собой!..» — и снова пассы руками.

Казалось, все эти движения не были хаотичны, казалось, они подчиняются рисунку какого-то странного невиданного танца, призванного запечатлеть то, что не скажешь словами.

Вьюга выла за дверью, печальная и суровая метель, вой её не прекращался. В тусклом свете бледное лицо Риты резко очерчивалось, что придавало ей несомненное сходство с каким-нибудь драматическим персонажем. Рита опять забилась — так сильно, что свалилась бы на пол, не придерживай Лунев её за плечи. Изгиб, другой, напряжённое застывание — нет, она упала обратно на солому и на какое-то время перестала метаться, только тяжёлое дыхание вырывалось из горла.

Иногда в наборе несвязных звуков её бреда слышалось что-то немецкое, вроде «Ich bin nicht tot, nein, ich bin nicht tot!» или «Du darfst nicht!» [14] Ты не имеешь права! , но чаще всего — вновь и вновь, как девиз и катехизис: «Под пули — но собой, собой!»

Бесконечно долго. Это длится уже вечно, неужели столько же впереди? Казалось, эти метания, дрожание пересохших губ, это тяжёлое дыхание и бредовый шёпот никогда не прекратятся, и вечно будет тлеть лучина последним огнём, и вечно — плакать вьюга за деревянными стенами. Два безмолвных свидетеля навсегда замрут, созерцая танец-агонию.

Лунев был почти уверен в этом. Исхода он не видел — никакого. Какой может быть исход? Какое продолжение?

Веки Риты дёрнулись, она уронила голову набок, прижавшись щекой к жёсткому ложу, судорожно мотнула головой, опустила на другую сторону. На миг неподвижна, она дышала открытым ртом и ничего больше не шептала, как будто её силы истощились полностью. Но нет — опять поворот головы, резкий выдох, всё тело выгнулось, встав дугой, напряглось до предела — снова опало.

Танец никак не мог завершиться. Ещё не всё.

Ещё несколько пассов руками — отчаянных, энергичных. Рита вновь забилась, силясь вырваться из рук, которые её удерживали. Упала на ложе. Теперь она металась совсем слабо, вновь и вновь ударяясь о настил, скорее, из-за остаточных спазмов мышц.

— Собой… Со… — тело её вытянулось в струну, замерло в предельном напряжении. Потом разом обмякло. Рита выдохнула и замерла без движения.

Минута. Две.

Движение больше не возобновлялось. Побелевшее лицо застыло, похожее на восковую маску.

Ещё тишина. Тишина и тишина.

— Отмучилась, — тихо произнёс Семён.

Лунев по-прежнему стоял у изголовья, не шевелясь.

Он не верил, что она умерла.

Глубокая и окончательная заморозка. Зима, если она и раньше была зимой, теперь была собою несомненно и вступила в полную силу. Твёрдая и неколебимая линия горизонта пригвоздила верх к низу, синее к белому, серое к серому, и замкнулась.

Дуги синих холмов ряд за рядом убегали вдаль, ложились один поверх другого, чертили по пространству — бесконечно, бесконечно. Выл ветер, нагоняя нескончаемый снег. Позёмка скользила по бесцветному безмолвию.